Левая рука Бога. Алексей Олейников

тупо спросил Аслан. – Ты что, пошла в лечебницу?!

      – Для этого тесты есть, – сказала Жанка. – Так их не купить, но достать можно.

      – А… – Аслан потер затылок, потом решился.

      – А срок какой?

      – Какой надо срок, – Жанна утерла глаза, посмотрела на него. – Боишься, что не твой?

      – Я боюсь? Я ничего не боюсь! – разозлился Аслан. – Язык прикуси, да? Откуда я знаю, с кем ты гуляла после меня?

      – Ни с кем я не гуляла, сам знаешь! – завелась Жанка. – Дома сидела, блевала. Понять ничего не могла, пока Катька тесты не принесла.

      – Она что, знает? – Аслан замер. – Ты кому еще растрезвонила, дура?!

      – Вот ты задергался. Боишься, папа твой узнает?

      – Слушай, женщина, замолчи, – взвился Аслан. – Иначе плохо тебе будет, клянусь.

      Жанна замолчала, но все смотрела на него своими оленьими глазами, лицо ее белым овалом таяло в сумерках – Аслан подошел, запрокинул голову и поцеловал ее.

      – Не волнуйся, – шепнул он. – Разберемся. Не бойся. Может быть…

      – Что?

      – Ну, ты знаешь… можно… говорят… можно убрать его. За деньги. Я узнаю…

      Жанка прижалась к нему лицом, заплакала.

      – Я не хочу. Не хочу.

      Она подняла лицо, потянулась к нему.

      – Он маленький, мне его жалко. Он же твой…

      – О чем ты вообще? – Аслан оттолкнул ее. – Вас не разберешь. Чего тебе надо? Это все просто, говорят, зуб вырвать больнее. Главное, деньги достать.

      – Он не зуб, он твой ребенок, – глухо сказала Жанка. – Не буду.

      – Совсем дура, да?! – Мацуев чувствовал, как внутри разгорается злость – на эту бестолковую Жанку, на этого ребенка. Откуда он взялся, почему сейчас?

      Отец… если отец узнает. Нет, не узнает.

      Аслан шагнул к ней, крепко взял за руки.

      – Не буду, не хочу, не буду, – повторяла она. – Не буду. Он мой, ясно? Мой!

      – Тихо, тихо!

      – Скажи это.

      Аслан не понял.

      – Скажи, – повторила она. – Ходишь кругами, а сказать боишься. Скажи, чего хочешь. Скажи!

      Он отшатнулся, поглядел бешеными глазами на светлое небо, на чаек, кружащих над ними. Их дальние крики надорвали облака и оттуда начал сыпаться мелкий дождь.

      – Вот дура!

      – Это ведь не страшно, не тебе же делать, – она усмехнулась. – Просто скажи – аборт. Ведь просто, да?

      Аслан отвернулся, сцепил руки за спиной, потянул – на разрыв, до боли в пальцах. Отвернулся, чтобы не смотреть на нее, на ее лицо, белой свечой плавящееся в сумерках. Чего ей надо?!

      Он вздохнул. Успокоился немного. И начал говорить, как вколачивать гвозди – чтобы поняла, чтобы до ее кучерявой головы дошло.

      – Жанн, ты подумай. Вот ты его оставишь. И что будет? Ты же несовершеннолетняя. Это значит, тебе сразу красную метку в личное дело. Ребенка в приют, а тебя в работный дом – отрабатывать его содержание. А меня из гимнасия отчислят и тоже дело закраснят.

      Аслан тут палку перегнул, отец его от красной метки отмазал бы. Но вот из гимнасия он бы точно вылетел. Но страшнее всякой кары ПОРБ то,