Белые одежды. Не хлебом единым. Владимир Дудинцев

сто тридцать две, – сказала Елена Владимировна. – Теперь пишите. Умеете пропорции составлять? Сто тридцать два относится к тридцати четырем, – тихонько загудела она, почти касаясь щекой его уха, – как четыре к иксу.

      – Да, да… – кивал Федор Иванович. – Да. Икс получается – один и три сотых.

      Высчитали и долю крылатых мушек – получилось две целых и девяносто семь сотых.

      – Ну вот. Теперь вы своими руками сделали «один к трем». – Елена Владимировна откинулась и посмотрела на него прямо – в упор, через большие очки. – Три сотых – это можно не считать. У крылатых могли погибнуть два яичка…

      – Да, понимаю, Елена Владимировна, понимаю ваш взгляд, – сказал он, краснея. – Спасибо. Больше ничего не могу сказать…

      Тут захлопала крышка чайника. Федор Иванович выдернул шнур из розетки. Помолчав, побарабанив пальцами по столу, он сказал:

      – Я собирался чай пить. Не разделите со мной?

      – А если не разделю?..

      – Н-не знаю, что и сказать. Такой вариант не был предусмотрен.

      – Вы какой-то в последние дни… Исчезаете как-то. Вот сейчас – получили что надо, свои достоверные данные, – и сразу исчезли, нет вас. Вам не наговорили про меня ничего?

      – Н-нет. Я забыл вам отчитаться за свой визит к Ивану Ильичу. Микротом я отнес, он был очень рад, и мы хорошо поговорили. Наверно, будем друзьями. Если примет мою дружбу. И даже если не примет… я всегда буду ставить его интересы выше своих… Он вернул вам портфель?

      – Я больше не могу-у… – вдруг протянула она жалобно. – Ну что это вы! Прячетесь, слова всякие. Отчет какой-то… Как не стыдно, я, вот видите, зашла гораздо дальше, чем вы. Давайте помиримся! Ну давайте помиримся, Федор Иванович! И опять начнем заниматься ботаникой!

      – Сначала объяснимся. – Он с прохладной благосклонностью посмотрел ей в глаза и вдруг заметил, что рука его сильно трясется. – Объяснимся. Вы мне предлагаете дружбу…

      – У нас же была… Я предлагаю ее воскресить.

      – У меня условие: без всяких боевых заданий. И открытость!

      – Некоторые вещи я не могу вам…

      – Во-от! Начинается! Вы кто? Кот – вот кто вы, мягкий кот, живущий сам по себе!

      Она широко раскрыла веселые глаза.

      – Вы тоже полны таинственности. И умеете ни за что обижать.

      Вместо ответа, Федор Иванович достал из письменного стола две чашки и блюдца, выложил коробку с помадками и батон. Он заварил чай в круглом белом чайнике и стал разливать кипяток и заварку по чашкам, а она молча следила.

      – И дружба бывает тоже страшно ревнива, – сказал он, вдруг резко обернувшись к ней. – Знаете, что вы слышите сейчас? Друга ропот заунывный. Если нам удастся что-нибудь воскресить, то я вас уже не отдам никому. Вцеплюсь и не отдам! И не позволю больше ни с кем водить загадочные… всякие непонятные дела. Подумайте, я серьезно.

      – Мне не о чем думать. Не о ком… – И она тихонько положила на его руку свои легкие, очень маленькие, как у девочки, пальцы, шершавые, как картофельная кожура. – Это ничего? Я вам не помешаю хозяйничать?

      – Нет, –