Белые одежды. Не хлебом единым. Владимир Дудинцев

что взойдет…

      – Так, пожалуй, будет еще лучше! Я буду у вас самым исполнительным лаборантом.

      – Значит, вы сделаете все, как говорили. Будем вместе.

      – Я уверен, мы достигнем результатов. При таком единстве взглядов…

      – Похожем на соучастие, – вставил Федор Иванович, хихикнув.

      Краснов пожал плечами:

      – Ничего похожего! Казниться из-за таких пустяков… если я правильно понял… по-моему, не стоит.

      Он совсем не замечал, что его исследуют.

      – Интересно, – сказал Федор Иванович задумчиво, – люди, у которых дурная болезнь… скрывают они друг от друга в диспансере свои язвы?

      – Этот объект не стоит такого глубокого анализа, – сказал Краснов. И вдруг смутился. Что-то дошло. – А кто в наше время без какой-нибудь язвы?

      – Это верно, – сказал Федор Иванович, глядя на него, не сводя глаз. – Это вер-рно.

      – Именно, Федор Иванович! Люди – это люди!

      – Вглубь лучше не заглядывать, – подбросил ему Федор Иванович опору.

      – Именно! – весело заревел Краснов и, став ниже ростом, разогретый хорошо проведенным важным разговором, поднялся его провожать, вышел в коридор.

      «Надо отучиться краснеть», – подумал Федор Иванович.

      …В розоватой лужице киселя на дне химического стакана опять завелись энергичные и ловкие белые червячки. Кисель бурлил и кипел от множества пронизывающих его жизней. Несколько коричневых куколок приклеились к стенке стакана и замерли. Однажды на рассвете Федор Иванович вынес стакан на улицу и опять выпустил всех мушек. Теперь в стеклянном конусе, заткнутом ватой, окончательно созревал факт, такой же неоспоримый, как превращение капли йода на картошке в синюю кляксу.

      Еще через семь или восемь дней, утром, собираясь в институт, Федор Иванович заметил в стакане движение. Там уже кружились и прыгали пять или шесть мушек – второе поколение. А на дне среди бледно-зеленых девственниц беспокойно бегали два бескрылых существа: пробежка – скачок, пробежка – скачок… Они пытались взлететь.

      «Надо сказать ей», – подумал Федор Иванович. Он понимал, что там все решено и вмешиваться в чужие отношения на правах третьего лица – дело безнадежное и даже не совсем достойное. Но ему хотелось услышать ее голос, обращенный к нему. «Я ничем себя не выдам, буду спокоен и безразличен. Все-таки речь идет о направлении в науке. Это будет вполне приличный, легальный повод».

      Придя в институт пораньше, он сел в своем кабинете у окна и, чувствуя частые, сильные удары сердца, как будто выпил несколько чашек крепкого кофе, минут двадцать следил за асфальтовой дорожкой, ведущей к входу. Прошли, беседуя, Анна Богумиловна и Анжела. Прошел с портфелем новый – московский – доцент. С теннисным мячом в руке прошел Краснов, издалека похожий на громоздкого, чуть сутулого первобытного человека, ищущего коренья. И вот показалась она – в знакомой вязаной кофточке, маленькая, полная тайны. Почти пробежала, о чем-то мечтая, влекомая какой-то манящей целью. И Федор Иванович, загремев стулом, оставив распахнутой дверь, вылетел в коридор и там сразу принял