Лето печали. Нелли Шульман

Я работал с ними неофициальным образом.

      Браун опять поскреб себя по немного отвисшим старческим щекам.

      – За три месяца хорошим инспекторам не удалось установить личности убитых, мистер Гренвилл. Мне нужна ищейка, поэтому я и позвал вас.

      – И вы не ошиблись, – уверил его Сабуров, легко поднявшись.

      – Я забираю материалы дела, – он почти бесцеремонно загреб папку. – Первым делом я должен увидеть трупы. Надеюсь, их еще не похоронили?

      Браун подвинул к себе массивную министерскую чернильницу.

      – Я дам вам записку в полицейский морг, мистер Гренвилл.

      Давешнего парня в котелке Максим Михайлович обнаружил в безликой официальной передней. Головной убор красовался на расшатанном столике. Неизвестный закрылся The Times. Сабуров наметанным глазом определил, что парень изучает страницу некрологов. Тоби, свернувшийся в клубочек рядом с продавленным креслом, приветственно заворчал. Парень опустил газету.

      – У вас воспитанный пес, мистер Гренвилл, – одобрительно сказал он. – Я предлагал ему печенье, однако он даже не посмотрел в мою сторону.

      На блюдце рядом с пустой чашкой валялись крошки. Максим Михайлович взялся за поводок Тоби.

      – Воспитанный, – согласился он. – Вы, кажется, решили рискнуть зубами, мистер.

      Парень поднялся.

      – Можете называть меня мистер Грин, – корректно сказал он. – Я привык к корабельным бисквитам, мистер Гренвилл. Раньше я служил на флоте ее величества.

      Сабуров хотел отпустить шпильку касательно выбора фамилий служащих остающегося неизвестным ему ведомства, но прикусил язык.

      – Раньше вы жили в Ливерпуле, – он забрал с вешалки красного дерева свое пальто и котелок. – Я прав?

      Мистер Грин развел руками.

      – Туше, как говорят континентальные соседи. Для иностранца вы хорошо разбираетесь в наших акцентах, мистер Гренвилл.

      Максим Михайлович поднял бровь.

      – Я родился в особняке графов Гренвиллов в Мэйфере, мистер Грин. Сейчас там обитает герцог Бедфордский, наезжая в столицу.

      Отец нынешнего пэра Англии купил дом после окончательного разорения дядюшки Гренвилла. Коллекция картин, которую Сабуров помнил с детства, ушла с молотка. Пару холстов он недавно увидел в Национальной галерее. Тезка его покойной матери, леди Элизабет Гренвилл, позировала во времена Марии Кровавой живописцу Антонису Мору.

      – Она была рыжая, как твоя покойная мать, – Сабуров услышал надтреснутый голос отца. – И тоже прожила недолго.

      Сухие пальцы листали старинный том с гравюрами, потом проданный за бесценок какому-то петербургскому старьевщику.

      – Ее муж сгорел на костре, отказавшись отречься от протестантизма, – отец закашлялся. – Она родила в Тауэре мальчика и умерла. Ходили слухи, что Мария Кровавая хотела выдать малыша за собственного ребенка, однако той порой она тоже была при смерти.

      Захлопнув книгу, отец подытожил:

      – Гренвиллы выживали в Тауэре, а Сабуровы в сибирской ссылке. Мы люди упрямые.

      Максим