Темные аллеи. Окаянные дни. Повести и рассказы. Иван Бунин

радости мало. Читал бы ему Кузьма нотации, стояла бы с поджатыми губами, с опущенными ресницами Молодая… Да от одних этих опущенных глаз сбежишь!

      Сердце ныло, голову туманило… Где это слышал он эту песню?

      Пришел мой скучный вечер,

      Не знаю, что начать,

      Пришел мой друг любезный,

      Он стал меня ласкать…

      Ах да, это в Лебедяни, на постоялом дворе. Сидят в зимний вечер девки-кружевницы и поют… Сидят, плетут и, не поднимая ресниц, звонкими грудными голосами выводят:

      Целует, обнимает,

      Прощается со мной…

      Голову туманило, – то казалось, что все еще впереди – и радость, и воля, и беззаботность, – то опять начинало безнадежно ныть сердце. То он бодрился:

      – Были б денежки в кармане, – будет тетушка в торгу!

      То зло глядел на лампу и бормотал, разумея брата:

      – Учитель! Проповедник! Филарет милосливый… Голоштанный черт!

      Он допил рябиновку, накурил так, что потемнело… Неверными шагами, по зыбкому полу, вышел он в одном пиджаке в темные сени, ощутил крепкую свежесть воздуха, запах соломы, запах псины, увидал два зеленоватых огня, мелькнувших на пороге…

      – Буян! – позвал он.

      Изо всей силы ударил Буяна сапогом в голову и стал мочиться на порог.

      Мертвая тишина стояла над землей, мягко черневшей в звездном свете. Блестели разноцветные узоры звезд. Слабо белело шоссе, пропадая в сумраке. Вдали глухо, точно из-под земли, слышался все возрастающий грохот. И вдруг вырвался наружу и загудел окрест: бело блистая цепью окон, освещенных электричеством, разметав, как летящая ведьма, дымные косы, ало озаренные из-под низу, несся вдали, пересекая шоссе, юго-восточный экспресс.

      – Это мимо Дурновки-то! – сказал Тихон Ильич, икая и возвращаясь в горницу.

      Сонная кухарка вошла в нее, тускло освещенную выгорающей лампой и провонявшую табаком, внесла сальный чугунчик со щами, захватив его в черные от сала и сажи ветошки. Тихон Ильич покосился и сказал:

      – Сию минуту выйди вон.

      Кухарка повернулась, толкнула ногой дверь и скрылась.

      Уже хотелось в постель, но он еще долго сидел, стискивая зубы и сонно, мрачно глядя в стол.

II

      Кузьма всю жизнь мечтал учиться и писать.

      Что стихи! Стихами он только «баловался». Ему хотелось рассказать, как погибал он, с небывалой беспощадностью изобразить свою нищету и тот страшный в своей обыденности быт, что калечил его, делал «бесплодной смоковницей».

      Обдумывая свою жизнь, он и казнил себя и оправдывал.

      Что ж, его история – история всех русских самоучек. Он родился в стране, имеющей более ста миллионов безграмотных. Он рос в Черной Слободе, где еще до сих пор насмерть убивают в кулачных боях, среди великой дикости и глубочайшего невежества. Буквам и цифрам выучил его и Тихона сосед, заливщик калош Белкин; но и то только потому, что работы у него никогда не было, – уж какие там калоши в Слободе! – что драть кого-нибудь за «виски» всегда приятно