Меж трех огней. Роман из актерской жизни. Николай Лейкин

ложа, что ли?

      – Ничего еще не схлопотал. Где же схлопотать-то!

      – Как же это так… Жена играет, а у тебя даже и места нет, где сесть.

      – Свободные билеты обыкновенно выдают после начала первого акта, – сказал Лагорский.

      – Но ведь можно загнуть билет в кассе, а продадут его и явится публика – можно пересесть на другое место. Твоя жена выходит в начале первого акта, и мне хочется видеть ее выход. Актриса-то она, говорят, с изъянцем, но все равно я хочу ее посмотреть. Поди к ней и попроси, чтоб она потребовала в кассе для нас ложу загнуть. Она здесь все-таки премьерша и может потребовать.

      Лагорский мялся. Ему не хотелось, чтобы его жена со сцены увидала его в ложе с Малковой. Да и не станет она выпрашивать для него ложу. Она сейчас скажет: «Для кого тебе ложу, если ты один».

      – Но если нет лож, если ложи все проданы? – сказал он.

      – Какой вздор! Наверное есть. Ну да все равно: если нет лож, иди и проси два кресла.

      – Хорошо, хорошо. Но я немножко повременю. Я ищу Тальникова.

      – Тальников на реке рыбу удит. Я видела его. Сидит с удочкой. Иди, Василий, и проси, чтобы два кресла загнули. А я вот тут на скамейке подожду тебя.

      И Малкова высвободила из-под руки Лагорского свою руку.

      Лагорский зашагал к театру.

      – Да не засиживайся там около своей жены! – крикнула она ему вслед.

      Глава XI

      Лагорский побывал у жены в уборной и, войдя, залюбовался на нее – до того она была красива, стройна и эффектна, приготовившись к выходу на сцену. Она была совсем уже одета, и горничная Феня, присев на корточки, пришпиливала ей что-то на юбке. Лагорский уже около пяти лет не видал ее такою. Дома Копровская всегда была неряшливо одета, без корсета, растрепанная, в стоптанных туфлях, а иногда с немытой шеей и грязными руками. Теперь же она была прекрасно причесана к лицу парикмахером, в меру подведенные карандашом ее глаза блестели, нежный, умело положенный, румянец играл на щеках, в ушах блестели серьги с фальшивыми бриллиантами, стан, затянутый в корсет, был гибок. Копровская стояла перед зеркалом, смотрелась в него и играла лицом, то улыбаясь, то строго хмуря брови. Она заметила, что Лагорский любуется ею, и спросила его:

      – Ну что, хорошо так будет?

      – Прелестно! – с неподдельным восторгом отвечал Лагорский. – Знаешь, ты прехорошенькая. И как к тебе идут это платье, прическа… Какие у тебя глаза!

      – Черные волосы старят. Брюнетка для сцены – ужасная вещь. Будь у меня волосы хотя немножко посветлее – совсем другое дело было бы, – самодовольно говорила она, взяла ручное зеркальце и стала рассматривать свою прическу сзади.

      – Нет, ты отлично сохранилась, Наденочек!

      – Ты это говоришь таким тоном, как будто бы я и в самом деле старуха.

      – Боже избави, Надюша! И не думал.

      – Ну что же, устроил все, что я просила?

      – Да, да, Надюша, будь спокойна, – говорил Лагорский. – Мало здесь наших-то… Но я кой-кого попросил. Надо, чтобы и ваши поддерживали. Те, кто не занят.

      – Наши-то поддержат. Разве только что