Шура. Париж 1924 – 1926. Нермин Безмен

водку. Шура очень нуждалась в том, чтобы ее одиночество приняли и посочувствовали ему. Ей хотелось довериться кому-то, и она крепко обняла мужчину за шею. Ален улыбнулся.

      Шура прекрасно знала, что неловкие мгновения этой встречи скоро сменятся порывами страсти. Мысль об этом согрела ее.

      – Впустишь меня? – прошептал он ей на ухо.

      Шура, рассмеявшись над своей неловкостью, отступила. Взяв цветы, она наблюдала за тем, как Ален переносит в комнату чемодан и шляпу, оставленные снаружи. Закрыв дверь, она подошла к нему и, чмокнув в щеку, сказала:

      – Великолепный букет, благодарю тебя. Пойду поставлю его в вазу.

      – Сначала я хотел добыть для тебя синие ирисы, но, увы, сейчас не сезон.

      – Любимый, эти цветы тоже прекрасны. – Голос Шуры донесся из кухни, куда она ушла, чтобы найти подходящую вазу.

      – Но ирисы ты любишь больше…

      Ален не стал разбирать вещи и, сняв пальто, подошел к Шуре. Он обнял ее, стоявшую у крана и перебиравшую орхидеи, и, коснувшись губами ее волос, сказал:

      – Я всегда хочу дать тебе то, что ты любишь больше всего.

      Шура повернулась и ласково погладила его щеку.

      – Никто из нас не может постоянно давать другому только то, что он любит, Ален.

      Она вновь обратила свое внимание на цветы и, чуть погодя, продолжила:

      – Даже если это и мы с тобой…

      Пытаясь скрыть проскользнувшую в ее голосе грусть, она взяла в руки вазу и повернулась к мужчине:

      – Но я могу предложить тебе твой любимый напиток.

      Ален нежно приобнял ее за плечи и поцеловал в лоб.

      – Я разделю с тобой твой.

      – Это несложно, – улыбнулась Шура, направляясь в гостиную.

      Мужчина никак не мог налюбоваться ею и все следил за тем, как она изящно передвигается по квартире. Поставив вазу на столик из орехового дерева и легким движением придав букету окончательную форму, Шура проследовала к буфету с алкоголем и принялась наполнять льдом бокал. Ален чувствовал, как Шура испытывает и боль, и радость одновременно. Она находилась здесь, с ним, в Париже, но в то же время эта хрупкая, невесомая женщина, которая ходила настолько изящно, что ее ноги почти не касались ковра, находилась в другом месте, отражалась в другом мире. Ее тонкие пальцы, касавшиеся бокалов, ее бархатистая кожа, ее серо-голубые глаза и медные волосы – все будто становилось полупрозрачным, чужеродным. И несмотря на то, что Ален видел ее и чувствовал тепло, которое источала ее кожа, мужчина понимал, что он лишь гость в ее мире. Он боялся, что однажды не сможет коснуться ее, что она предпочтет ему свои мечты и грезы. Что-то подсказывало ему, что он здесь, пока избранница позволяет ему это, и что он будет с ней ровно столько, сколько она сама того захочет. Это ранило его – никакая другая женщина, которых он знал раньше, не причиняла ему такую боль.

      Так любить и быть таким одиноким! Вот что он испытывал в присутствии Шуры, вот что неизменно отражалось на его внутреннем