Политрук. На Ржевском выступе. Валерий Большаков

мои губы. – Хоть плакат с вас рисуй. Я примерно представляю, чего вы мне мысленно желаете и как далеко посылаете, но ничего, переживу. У нас с вами, по идее, одна цель – бить врага! Бить так, чтобы немцы боялись даже пёрднуть в нашу сторону! Но кто ж испугается жалких чучел, что сами себя не уважают, позоря звание бойцов Красной Армии? – Обведя строй глазами, сказал спокойнее: – Могу обещать вам одно: я никогда не поведу вас на убой. Моя задача – служить так, чтобы ваши матери получали письма, а не похоронки. Вопросы есть?

      – Да толку-то в начищенных сапогах, товарищ командир, – прогудел Ходанович, кривя тонкогубый рот, – когда – во!

      Он приподнял ногу, и его сапог будто оскалился, отвесив подошву с клычками-гвоздиками.

      – У нас каждый второй – босяк! В лаптях и чунях ходим!

      – А это еще одна моя задачка, – отпасовал я. – Вольно! Разойтись!

      Суббота, 1 августа 1942 года. Ночь.

      Ржевский район, село Полунино

      В безлунной темноте гроздями мерцали звезды. Их рассеянное сияние помогало угадывать купы деревьев да островерхие палатки. И тишина… Даже дальний артиллерийский гром смолк. Лишь где-то с краю горизонта шарил по небу зенитный прожектор.

      Обойдя часовых, я присел на свежеспиленный пень и вытянул руки к погасшему костру – ладони уловили слабый жар припорошенных пеплом углей. После дождя парило, но это на солнце, а сейчас, когда поверх дневной духоты завеяло прохладой, капризной душе тепло подавай. Не для сугреву, а просто так. Хотелось ощутить мимолетный уют и успокоиться.

      Я прислушался. Лениво заржали кони – и мы, и немцы вовсю запрягали непарнокопытных. Лошадки тягали пушки, на телегах подвозили раненых или снарядные ящики, а то и мятые бочки с соляркой для танков. А у нас в полку продфураж на исходе, едва на три сутдачи хватит…

      Вобрав полную грудь свежего воздуха, я медленно выдохнул. Чуть больше недели мы здесь. На войне.

      Мои губы сложились в усмешку. Забавно… Больше всего я переживал за Кристину. Куда ей, дескать, избалованной девчонке! А «девчонка» за какой-то день вписалась в грубый фронтовой реал. Стоило же ей прооперировать тяжелораненого начштаба, как «военврачиню» мигом зауважали. Даже в дивизионном медсанбате не верили, что подполковника Дробицкого можно спасти, а товарищ Бернвальд взяла да и выходила его!

      Салов мигом подмахнул приказ, и уже второй день «гостья из будущего» – военфельдшер санитарной роты. Ломов ворчать начал: как бы не сманили Кристю в дивизионный медпункт…

      А Пашке с Тёмой туго пришлось – старшина Ходанович мужиком оказался въедливым. Совсем загонял «попаданцев», зато вышло просветление мозгов.

      «А вы как хотели? – щурился Лёва, раскуривая самокрутку. – Служба – это вам не баран начихал!»

      Да я и сам поволновался изрядно. Ну какой из меня офицер? Я ведь так и дембельнулся в звании старшего сержанта! А деваться-то куда? Хорошо еще, 139-я стрелковая лишь выдвигалась на позиции, и у меня всю неделю длилась «учебка».

      Дневка. Ночной марш. Боевые стрельбы. Химокуривание