Женский день. Мария Метлицкая

Это так, фигура речи.

      – Пойдемте, умоляю вас. А то мне такое устроят! При нынешнем кризисе… Просто удавка!

      Она так запечалилась, что, казалось, того и гляди заплачет.

      – Ага, пожалел волк кобылу! Так мы и поверили – в искреннее раскаяние…

      – Ну, девочки! Честное слово! – продолжала канючить Тобольчина. – У нас же такие рейтинги! А еще – в выходной, перед праздниками!

      – Лично мне, – твердо сказала Женя, – вот это совсем не надо. Мои тиражи позволяют мне избегать подобных историй. Веронике, я думаю, тоже. Уж ей-то тем более. Серьезный ученый! А вам, Александра? Мне кажется, тоже не нужно. Вас и без этого знают и любят!

      – Ну, – нараспев возразила Тобольчина, – поверьте, никому это не повредит. Веронике Юрьевне – точно! Скоро выборы в городскую думу, а она, насколько я знаю, собирается баллотироваться. Разве не так, Вероника?

      – Так, – кивнула та, – но для меня не все способы хороши. Вы мне поверьте.

      Тобольчина ей не ответила и посмотрела на Ольшанскую.

      – А про актрис и говорить не стоит. Верно, Сашенька? Вам-то пиар – просто как воздух. Чем больше, тем лучше. Я говорю правильно?

      Ольшанская равнодушно пожала плечами.

      – Народной любви мне хватает. Во! – и она провела ладонью по горлу. – А уж денег тем более!

      Но спорить как-то раздумала.

      – А вы, дорогая Евгения? Ведь хлеб писателя это тиражи? Я правильно понимаю?

      – Верно, – усмехнулась Женя, – только… Хлеб бывает разный по вкусу. И по запаху тоже. Не слышали?

      – Да у всех он несладкий! – закивала Тобольчина. – Думаете, у меня он душистей?

      – Счас пожалеем! – кивнула Ольшанская. – Вот счас пожалеем и прямо заплачем!

      – Ладно, – вдруг сказала Стрекалова, – раз обещали… Будет наука. Трем… дурам. Простите. Надо идти! Только с вами, Марина, надо держать ухо востро. Что мы и сделаем.

      Все с удивлением уставились на Веронику.

      Тобольчина обрадовалась и закивала.

      – Спасибо, Вероничка Юрьевна! Вы прямо умница! Вот что значит – ученый. Холодный ум, холодное сердце, – тут она с осуждением глянула на Женю с Ольшанской, – не то что у нас, у людей творческих. Одни эмоции и никакой логики. Все вырежем, девочки. Честное слово!

      – Вероника, – жестко сказала Стрекалова, – я – Вероника. А не Вероничка! Вы меня поняли?

      Тобольчина нервно сглотнула и кивнула.

      Ольшанская и Женя удивленно переглянулись.

      Тут на пороге возникла кудрявая и, увидев компашку, бросилась к ним.

      – Марина Викторовна, ну вы даете! Полежаев в истерике, а Лукьянов – тот вообще в обмороке. Через сорок минут надо освобождать студию, а вы тут. Кофеек попиваете!

      – На место! – гаркнула Тобольчина. – Идем, не кипеши!

      Она резко направилась к выходу, и за ней неохотно выбрались из удобных кресел так называемые героини. Потерянные, поникшие, расстроенные и потухшие.

      Гримерши