Два писателя, или Ключи от чердака. Марина Голубицкая

был с ней в столовой?

      – Не начинай! Прекрати свои глупости.

      – Это глупости?! Так смотри же, она тебе еще и супер порвала.

      Позже мне становится стыдно за ябедничество, и когда Фаина приходит в следующий раз, я опять удерживаю стопку книг, чтобы ее не зашибло.

      Раньше мы жили теснее, спали с Лёней в гостиной на диване, Лёлька в детской кроватке рядом, и я готовилась к лекциям на кухне: укладывала детей, дожидалась, когда бабушка возьмет свои мази из холодильника, закрывала дверь поплотнее, на полотенце. Теперь, не выспавшись, я выгляжу неприлично, ночью лучше бы не работать, но днем… Я занимаюсь в кухне-гостиной, где нет двери, которой можно отгородиться от мира, все открывается ко мне, а в полу сквозит дырой лестничный проем. Моя энергия улетает в эти отверстия, греет молоко, заполняет портфели и сушит варежки, а если дети оставляют меня в покое, бабушка кричит снизу: «Ирина!!! У нас сегодня какой день? – и переспрашивает: – Какой-какой? А какое число?!» Бабушка хочет знать, где случилось землетрясение, – ее внуки живут в разных странах. Вечером Лёня включает новости.

      Я ищу место для письменного стола. Сменить квартиру? Продать пианино? Квартиру жаль и не получается, пианино тоже немного жаль. Тема жилья становится лейтмотивом моих неудач и порождает еще худшую медицинскую тему.

      – Это от перегруженности земным, материальным, – объясняет Лариса, – если не выполняешь своего предназначения на земле, начинается конфликт души и тела.

      23

      Она не спеша развивалась крещендо, эта тревожная медицинская тема, лишь однажды прорвавшись фортиссимо, когда меня ранило в политической борьбе: год назад область с городом вели битву за мандаты в Думе. Лёня возглавил областной предвыборный штаб, и тихие радости ушли из нашей жизни: театры, покупки, застолья и праздники – все было отодвинуто на после выборов.

      – Лёня, ты знаешь, сколько лет исполняется Маше?

      – Да.

      – Что да?

      – Знаю, сколько лет исполняется Маше.

      – Сколько?

      – Что сколько? – он научился спать стоя, с открытыми глазами.

      – Скажи, сколько лет исполняется Маше.

      – Мне что, мало за день вопросов задают?

      – Лёня, Маше исполняется шестнадцать лет. Ты слышишь меня?

      – Слышу.

      – Ну и что?

      – Больше торжественности, пожалуйста, больше пафоса. Дай мне спокойно умереть.

      – А ветеранов поздравлять у тебя сил хватает.

      – Да.

      – Что да? Лёня, ты же спишь! Скажи, что да?

      – Сил хватает. Что ты меня мучаешь?!

      Воскресенья окончательно исчезли из нашей жизни, и мой организм, упустив ритм и тональность, начал фальшивить. С детства, сколько я себя помнила, воскресенье представлялось мне нотой до, началом первой октавы, серединой клавиатуры, опорной клавишей напротив замочка. Замочек никогда не запирался, и мне казалось, что металлическая заплатка на лакированном черном дереве просто указывает главную клавишу. Мне нравилось перечислять