Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли

и Меланхоличный временно перестал существовать и что теперь не он, а Цельный Человек фланирует, покуривая свою длинную сигару, по Квинс-род, на пути к аббатству Телемы.

      Он расправил плечи; в этой просторной тоге от мистера Бодженоса он выглядел дородным, как Франциск Первый. Время, решил он, настало.

      Как раз в эту минуту отражение лица незнакомки, которой надоело рассматривать старый уэльский шкаф, стоявший в углу витрины, присоединилось в маленьком зеркале к отражению его собственного лица. Незнакомка созерцала поддельный хепплуайт[71]. Их глаза встретились в гостеприимном зеркале. Гамбрил улыбнулся. Уголки широкого рта незнакомки чуть дрогнули; как лепестки магнолии, веки медленно опустились на ее раскосые глаза. Гамбрил перевел взгляд с отражения на реальность.

      – Если хотите сказать: «Бобер», – сказал он, – прошу вас.

      Цельный Человек произнес свою первую речь.

      – Я не хочу сказать ничего, – сказала незнакомка. Она произнесла эти слова с прелестной точностью и четкостью, слегка растягивая, как бы из желания подчеркнуть, букву «н» в слове ничего: «н-ни-чего», – это отрезало все пути. Она отвернулась, она пошла дальше.

      Но Цельный Человек был не из таковских, чтобы его можно было сразить подобным ультиматумом.

      – Ну вот, – сказал он, шагая с ней в ногу, – теперь я получил заслуженный отпор. Честь спасена, престиж поддержан. Теперь мы можем и поговорить.

      Некто Мягкий и Меланхоличный смотрел, раскрыв рот от изумленного восхищения.

      – Вы уж-жасный нахал, – сказала незнакомка, улыбаясь и взглядывая на него из-под лепестков магнолии.

      – Это у меня в характере, – сказал Цельный Человек. – Не осуждайте меня за это. Против наследственности ничего не поделаешь; приходится нести бремя первородного греха.

      – Можно всегда заслужить прощение, – сказала незнакомка.

      Гамбрил погладил бороду.

      – Безусловно, – ответил он.

      – Советую вам м-молиться о нем.

      Его молитвы, подумал Некто Мягкий и Меланхоличный, были давным-давно услышаны. Он сам был живым искуплением первородного греха.

      – А вот и еще антикварная лавка, – сказал Гамбрил. – Как, остановимся и посмотрим?

      Незнакомка взглянула на него с сомнением. Но он говорил, по-видимому, вполне серьезно. Они остановились.

      – Как возмутительна эта поддельная деревенская мебель, – заметил Гамбрил. Он обратил внимание, что на вывеске было старинным шрифтом написано: «Старая Деревенская Усадьба».

      Незнакомка, только что собиравшаяся сказать, в каком она восторге от этих милых кухонных шкафов в староуэльском стиле, от всего сердца согласилась с ним:

      – Так в-вульгарно.

      – Так ужасающе утонченно. Так утонченно и артистично.

      Она ответила смехом, похожим на нисходящую хроматическую гамму. Это было увлекательно и ново. Бедная тетя Агги с ее

71

Чиппендейл и Хепплуайт – знаменитые английские мебельщики XVIII века, каждый из которых создал свой стиль.