Любовь под наркозом. Екатерина Ромеро

подходит к раковине в углу палаты и тщательно вымывает руки с мылом. После промакивает их бумажным полотенцем, достает из медицинского шкафчика стерильные перчатки, надевает их и идет прямо ко мне.

      Замираю. Что-то мне уже страшно.

      – Одеяло убери.

      Закусываю губу, но слушаюсь. Боль уже просто на грани.

      Медленно тянусь к одеялу и откидываю его, зажмуриваясь.

      Боже, как мне стыдно! Кажется, даже дышать перестаю. Я же голая там. Совсем голая перед этим взрослым мужчиной.

      Ну и что, что он врач! Он также и мужчина. Взрослый мужчина, от которого у меня почему-то сильно учащается дыхание.

      Вздрагиваю, когда Кирилл Александрович подходит очень близко и прикасается к моему бедру. Не больно. Буквально двумя пальцами в перчатках.

      – Ножки шире немного. Не напрягай живот.

      Преодолевая просто вселенское уже смущение, делаю, как он говорит.

      Вскоре по телу проходит разряд оголенного тока, когда я чувствую, как к нежным складочкам промежности прикасаются умелые руки врача в перчатках. Что он делает, что…

      – А-ай! Больно. Больно! – громко вскрикиваю, когда ощущаю, как анестезиолог одним махом вытащил мочевой катетер из меня. Сразу же замечаю, что болеть там стало меньше. Сглатываю. Смотрю на врача, жадно хватая ртом воздух.

      – Чего ты кричишь? Не больно ведь. Страху было больше.

      Доктор выбрасывает катетер и снимает перчатки, а я быстро натягиваю одеяло, чувствуя, что щеки уже просто горят огнем.

      Странно, почему я так реагирую не него… Он же врач. И наверняка ему вообще было все равно, что он ко мне прикоснулся.

      – Жечь еще может немного, но болеть уже не будет.

      – Спасибо… Вы могли не делать этого.

      – Чтобы ты мне на всю реанимацию кричала от боли? Нет уж.

      Сухо и холодно.

      Поджимаю губы. Понятно теперь, зачем он сделал это. Чтобы я не тревожила других больных своими криками.

      – Кирилл Александрович, спросить можно?

      – Смотря что.

      Он смотрит на меня строго, и я невольно сильнее натягиваю одеяло, стараясь защититься от пристального взгляда врача.

      – Геннадий Петрович говорил, что я на операционном столе болтала. Я ведь ничего такого не сказала там? Мне почему-то кажется, я говорила что попало, даже… в любви вам там призналась.

      Невинно хлопаю глазками. Ну а что? В адекватном состоянии я могла такое сказать только под действием сильных препаратов и уж точно не при первой встрече с мужчиной.

      Я вообще не влюбчива. Ну, по крайней мере, до сих пор не влюблялась ни в кого.

      Врач смотрит на меня, и после я впервые вижу, как он улыбается. Мамочки мои.

      Боже, какой он… красивый! Лучезарная улыбка просто. Такая, от которой колени бы подогнулись, если бы я сейчас стояла перед ним.

      – Тебе не кажется.

      Сердце пропускает пару ударов. Что я наделала?!

      – Простите, я не…

      – Все нормально. Ты была под препаратами. Мне пациенты и не такое на операционном столе выкладывают. Один как-то номер карты продиктовал. Не бери в голову, малышка.

      Обнимаю себя руками. Почему-то