Московский чудак. Москва под ударом. Андрей Белый

брат, двоечник.

      Митенька чмокал губами, стыдился, но шел: к фон Мандро.

      …………………..

      Только с Наденькой было легко; но ее, как и не было: курсы. А вечером часто ходила в театр: но когда появлялась она, голосенком везде подымала звоночки: веснела глазами; верте́ницы строила: и перепелочкой бегала – в рябенькой кофте с узориком травчатым (птичка чирикала); вечером, кутаясь в мех перегрейки, бежала наверх, чтобы в синенькой триповой комнатке что-то читать: до трех ночи.

      Однажды с собою она принесла синеглазый цветочек: Ивану Иванычу: он добрышом посмотрел:

      – Ах, девчурка!

      Он был цветолюбец: и – нос тыкал в цветики.

      ………………….

      Вшлепнулся в кресло над крытым столом.

      Василиса Сергевна затеяла:

      – Шубнику беличью Надину шубку – скажу я – продать: купить мех настоящий: теперь говорят, что и соболь не дорог.

      Пропели часы под стеклянным сквозным полушарием на алебастровом столике.

      – Шуба соболья кусается – в корне взять: полугодичное жалованье.

      Отодвинул тарелку.

      – Невкусен суп с клецками, – бросил салфетку он.

      Встал и пошел, сотрясая буфет, чтоб замкнуться в задушлине: фыркаться в пыльниках.

      Там, за окошком, валили снега.

      7

      И захаживал Киерко: синий курильник устраивать.

      Он потопатывал в валенках, в старом своем полушубочке, в клобуковатой, барашковой шапке: кричал еще издали:

      – Ну? Как живется? Как можется?

      Дергал плечом, вертоглазил, наткнувшись на свару: профессору вклепывал, ловко руками хватаясь под груди:

      – Э, полно, – да бросьте: какой вы журжа!

      Вынимал чубучок свой черешневый:

      – Лишь толокно вы бобовое – нуте – разводите: я ж говорю! Глазик скашивал в дым, а другой – закрывал; и зеленой бородкою дергал: показывал лысинку.

      Раз он наткнулся: профессор стоял перед дверью: профессорша в старом своем абрикосовом платье с горжеткою белой стояла – за дверью (лишь виделся – стек блеклых щек).

      – Погодите, – вскипался профессор руками враспашку.

      Профессорша вякала:

      – Не бородою ведется хозяйство.

      – Не косами.

      Но, выгибая губу, на него завоняла разомкнутым ртом:

      – Головастик!

      – Касатка!

      Вмешался тут Киерко:

      – Бросьте!

      Профессор в ветшаном халате таким двоерогом тащился к себе: со зрачками вразбрось, со словами вразбродь и с рукою вразбежку; наткнулся на Митеньку:

      – Ты чего кляпсишься?

      Киерко, выйдя в столовую, сел и курил свою трубочку:

      – Нуте – житейщина, нетина, быт.

      Не ответила: плакала.

      – Он аттестует себя… таким образом.

      Киерко бросил доскоком зрачочек, додергал носок, докурил, вынул трубочку, ей постучал о край столика: быстро пошел: и наткнулся – на Митеньку.

      – Парень же ты, – жеребчище.

      Прибавил:

      – Досамкался, брат, до делов: брылотряс