Генерал и его семья. Тимур Кибиров

вокруг своей далекой оси озеро.

      Но генерал это желание вскоре подавляет и стряхивает как малодушное и стыдное и начинает себя накручивать и наядривать для предстоящего крупного разговора, а Анечка внезапно чувствует, что ее сейчас вырвет.

      Ну а ты как хотела, матушка? Токсикоз.

      – Остановите, пожалуйста, – обращается Аня к Григорову, тот недоуменно и нерешительно смотрит на генерала.

      – Да приехали уже почти, – говорит, не оборачиваясь, Василий Иванович.

      – Останови!! – неожиданно визжит Анечка, испуганный сержант жмет на тормоза, «Волгу» заносит, а будущая мама, не дождавшись, уже распахивает дверь.

      – Ты что, взбесилась?! – ревет генерал и видит, как его доченька, высунувшись из машины, содрогается и надрывно блюет.

      Папа отворачивается и зажмуривается от боли и жалости.

      Ужас.

      Нет, правда, ужас.

      Потому что вот тут-то и понимает генерал, осознает со всеми вытекающими последствиями, что он теперь абсолютно, окончательно бессилен! Что ничего он уже не поделает, ничто не прекратит и не запретит и ничему и ничем он уже не сможет помочь!

      – Ну ты как?

      – Все уже… Ничего, нормально… Прости… Простите (это уже сержанту, тот глупо улыбается и кивает).

      – На, возьми. – Отец протягивает носовой платок, Аня утирается. – Может, еще подышишь?

      – Нет, поедем… Холодно…

      – Поехали, сержант. Только давай аккуратно…

      Внимательный читатель, или, как в «Что делать?», проницательный, радостно возопит:

      – Вот так автор! Ну и халтура! Платок-то остался у Степки! Двух глав не написал, а уже запутался!

      Но я, как Николай Гаврилович Чернышевский, над ним восторжествую: нисколько не запутался! Просто у моего героя всегда с собой два носовых платка! Да, такая вот странная привычка. Зачем два? Потому что один – для дамы! Ну и на всякий пожарный. Откуда такие смешные изысканности и галантности при нашей бедности? Да от Леньки Дронова, который был для молодого Бочажка непререкаемый арбитр изящества и блюститель настоящих офицерских манер. Да генерал и сам на всякой гигиене и чистоплотности был просто помешан, что долгие годы отравляло жизнь многим и многим офицерам тыловой службы и единственному сыну тоже. Ну? Есть еще вопросы?

      И вот они едут дальше, все так же молча и тихо, Григоров ведет машину осторожно, медленно и печально, как сказал бы подполковник Пилипенко.

      Ну а что ж генерал – ничего больше не мурлыкает и не мычит? (Жалко все же, что в русском нет аналога глаголу to hum, приходится использовать какие-то зоологические и неточные слова.)

      Нет, не мурлычет.

      Но в душе у него звучит-надрывается трагическая партия другого оперного отца, обезумевшего Риголетто:

      Куртизаны, исчадье порока,

      За позор мой вы много ли взяли?

      Вы погрязли в разврате глубоко.

      Не продам я честь дочери моей!

      Безоружный, я боязни не знаю –

      Зверем вам кровожадным явлюся!

      Дочь мою я теперь