Кулаки и подкулачники. Андрей Николаевич Заборцев

приготовленную бутылку вина. Дед тогда в основном лежал на печи. Слез с печи, подошел ко мне, положив руку на плечо, снова изрек фразу, которой мы – братья пользуемся при встрече: «Слушай, Андрюша, ты человек грамотный, учителем работаешь, а нас объедаешь.» Я знал эти труды деда и ничуть на него не обиделся, тем более, что на него тут же посыпался град ответных Ангарских претензий: «Каво ты его слушашь, жаба ему в рот». Вот таков был наш дед Семён Андреевич.

      Помню, как много плакали наши матери, когда нас повезли в ссылку. Мужчины говорили мало, в основном пели трогающие душу песни, одну из которых я запомнил на всю жизнь. В ней были такие слова: «Когда нас назвали кулаками, начали нас мучить-карать; лошадок у нас отобрали и стали по тюрьмам сажать» и т. д.

      Я без труда усвоил нехитрый мотив этой песни и старался подпевать взрослым.

      Ехали мы на санях, по последнему льду в апреле месяце. Уже были большие забереги, то и дело встречались свободные ото льда полыньи. В шутку мне дядя Гоша говорит: «Слушай, Андрей, нас будут топить в таком море». Хотя все испытывали большое горе, однако мужчины не теряли чувства собственного достоинства и часто подтрунивали друг над другом. Вот и дядя Гоша, будучи молодым парнем, решил от них не отставать и устраивал шутки надо мной. Увидев полынью, он обращался ко мне со словами: «Смотри, Андрюша, опять синее море!» Видимо я был очень чувствительным ребенком, очень переживал наше общее горе, а потому отвечал ему словами, которые не один раз слышал от взрослых: «Лешакова ты наша жизнь, лешакова ты наша доля, опять синее море». Я недоумевал, почему дядя Гоша после этого закатывался смехом.

      Определили нас на берегу между двумя шиверами (мелкий и быстрый перекат горной реки): Медвежья и Косой бык. Шум воды от них постоянно раздавался в ушах. И только поздней осенью при ледоставе он частично прекращался. На берегу был выстроен огромный барак на 30—40 семей. Барак состоял из двух больших казарм, в каждой из которых размещались 15—20 семей. Впоследствии этот барак был переоборудован в Нардом (клуб), в котором мне в годы войны пришлось работать избачом. Семьи отгораживались друг от друга занавесками из дешевой ткани. В бараке постоянно стоял детский плач и крик замученных судьбой женщин. Дети в основном спали на полу под общим одеялом, которые чаще всего заменяла верхняя одежда самих детей. Зимой, когда мужчины уходили на работу, женщины отогревались около огромной печки-буржуйки, задрав высоко свои юбки. Они дружно поворачивались вокруг неё, рассказывая друг другу какие-то секреты. Мужчины работали на стройке, одни строили дома, другие – илимки (большие парусно-гребные лодки). Толстые плахи на днище илимок связывались с помощью больших деревянных гвоздей – шпунтов, которые делались в бараке после работы.

      На стенах около печки всегда сушились сосновые поленья, из которых изготавливались эти шпунты. Мужчины часто приносили своим детям изготовленные на работе во время перерыва деревянные игрушки: домики,