Когда вернусь в казанские снега…. Антология

с наслаждением просвистел Левашову горячим шёпотом в самый затылок:

      – Ну, баню он тебе, Кирилл, сегодня устроит. – Потом, уже достав пятками землю, добавил вроде с весёлой завистью: – Но пострадать есть за что: ослепнуть можно, как хороша. Вот бы её в наш экипаж. А?

      Левашов с удовольствием послал бы своего не в меру услужливого штурмана к чёрту, но начальник штаба, всё ещё изогнувшись всем корпусом, глядел на него своим цепким взглядом неотрывно, верно, собираясь подловить ещё на чём-то, и он лишь под сурдинку, чтобы услышал один Сысоев, с присвистом, будто сдувал пену с молока, стравил из лёгких воздух и выразительно шевельнул под гимнастёркой лопатками, что, верно, должно было означать: а катись ты ко всем чертям собачьим. И Сысоев понял этот его закодированный ответ и с пониманием сделал рожицу и хмыкнул, чем привёл в весёлое расположение духа и стрелка-радиста их экипажа Горбачёва, с любопытством следившего, хотя и вполглаза, за этим их изобретательно-живописным разговором и в то же время не дававшего начальнику штаба повода к себе придраться.

      Кстати, этот же Сысоев, как только построение полка кончилось и экипажи распустили по самолётам ожидать сигнала на вылет – полку предстояло идти на бомбёжку крупной речной переправы, – похвалился Левашову, что сегодня же к вечеру будет знать об этой невесть как и зачем очутившейся на аэродроме обаятельной незнакомке буквально всё, вплоть до того, какого размера она носит бюстгальтер. Сысоев не был циником, однако его упоминание о бюстгальтере, хотя и ввёрнутое для красного словца, на Левашова подействовало неприятно и он не захотел этого скрыть.

      – Можно подумать, что это она ради тебя сюда приходила, ждёт, бедняжка, не дождётся, когда ты осчастливишь вниманием, – заметил он неприязненно. – Тоже мне Гамлет, принц датский. Ты что, знаешь её?

      – Откуда? Первый раз вижу. Как и ты.

      – А чего же тогда говоришь? Да ещё насчёт этих самых, – и Левашов, болезненно сморгнув, живописно поводил пальцами вокруг клапанов карманов на гимнастёрке.

      – Говорю, значит, знаю. Да и что из этого?

      – А то, что поганое дело так говорить о незнакомой женщине, которая, к тому же, наверное, постарше нас, – опять холодно отрезал Левашов. – Ты заметил, она уже далеко не девочка: и походка, и осанка, и всё такое прочее. А ты – «бюстгальтер». Совесть надо иметь…

      Сысоев искоса глянул на своего друга: что это, дескать, с ним, из-за чего он вдруг взбеленился, ведь не родственница же она, эта красотка, ему в самом деле, чтобы сразу, вот так, с полуоборота завестись, какая это муха его вдруг укусила? А тот, чуть помолчав, – они уже подходили к стоянке самолётов, на которой, как муравьи, копошились техники и мотористы, взад и вперёд сновали водо- и маслозаправщики, – вдруг произнёс с чувством, как если бы Сысоева рядом с ним вовсе не было:

      – А что хороша она, так уж действительно хороша! Прямо королева! Королева карельских лесов! Жизнь за такую отдать не жалко!

      Кириллу