Голем. Густав Майринк

шпор на потертом кожаном ремешке и всякий прочий полуистлевший хлам.

      А спереди земля так густо уставлена рядом железных сковород, что невозможно переступить через порог лавчонки.

      Эти вещи не убывали и не возрастали в числе. Если какой-нибудь прохожий все же останавливался и осведомлялся о цене того или иного предмета, старьевщик впадал в жесточайшее возбуждение.

      Он ужасно выпячивал тогда свою заячью губу, лепетал что-то невразумительное своим клокочущим прерывистым басом, так что у покупателя отбивало всякую охоту спрашивать дальше, и, испуганный, он проходил мимо.

      Взгляд Аарона Вассертрума с быстротой молнии отпрянул от меня и с напряженным интересом остановился на голой стене соседнего с моим окном дома.

      Что он мог там увидеть?

      Дом стоит спиной к Петушьей улице, и окна его выходят во двор. Только одно на улицу.

      Случайно в этот момент в квартиру, расположенную рядом с моей, в том же этаже – по-видимому, это угловое ателье, – вошли люди: через стену я вдруг услышал голоса – мужской и женский.

      Но не может быть, чтобы старьевщик заметил это снизу.

      У моей двери показался кто-то, и я догадался, что это все еще Розина, которая стоит в темноте, в похотливом ожидании, что, может быть, я ее все-таки позову.

      Внизу же, на пол-этажа ниже, на ступеньках, прыщеватый полувзрослый Лойза, затаив дыхание, караулит, не открою ли я дверь, и я буквально чувствую дыхание его ненависти и его бурлящую ревность.

      Он боится подойти ближе, чтоб Розина не заметила его. Он знает, что зависит от нее, как голодный волк от своего сторожа. Но как охотно он вскочил бы и в беспамятстве дал бы выход своей ярости!

      Я присел к письменному столу и взялся за свои клещи и резцы.

      Но я ничего не мог сделать, моя рука не была достаточно спокойна, чтобы исправить тонкую японскую резьбу.

      Темная мрачная жизнь, которая висит над этим домом, не дает мне покою, и все время встают во мне старые картины.

      Лойза и его брат – близнец Яромир – вряд ли старше Розины, разве на один год.

      Их отца, который был просвирником, я с трудом припоминаю; теперь заботится о них, кажется, какая-то старуха.

      Я только не знаю, какая именно из множества старух, живущих здесь, как кроты, в своих норах.

      Она опекает обоих мальчиков; это значит – она дает им приют, за что те отдают ей все, что им удается украсть или выпросить.

      Кормит ли она их? Не думаю, потому что старуха приходит домой поздно вечером.

      Она, должно быть, убирает покойников.

      Лойзу, Яромира и Розину я видывал часто, когда они еще детьми беспечно играли на дворе.

      Но это время давно уже прошло.

      По целым дням теперь Лойза увивается за рыжеволосой девочкой.

      Иногда он подолгу тщетно ищет ее и, нигде не находя, прокрадывается к моей двери и с искаженным лицом ждет, не придет ли она сюда тайком.

      И, сидя за работой, я вижу, как он привидением бродит по извилистым переходам и прислушивается, изгибая голову на изможденной шее.

      Порою