Оскомина. Леонид Бежин

В красивых – как у актера немого кино – глазах угадывался затаенный блеск, придававший им выражение решительности и непреклонной воли.

      – Я, собственно, не собирался заходить, но обстоятельства вынудили. Надеюсь, не помешал. – Он поймал себя на том, что позволил себе слишком оправдывающийся тон, и усилием воли заставил себя преодолеть минутную растерянность и чувство неловкости, вызванное присутствием стольких гостей. – Хотя, если и помешал… – Михаил Николаевич кашлянул. – А я наверняка помешал, прошу извинить: обстоятельства чрезвычайные.

      – Что такое? Что такое? – встревожились гости. – Надеемся, не война?

      – Не война, но события печальные, драматические и даже трагические. Сегодня, десятого июля, разбился в самолете мой друг и единомышленник, блестящий теоретик военного искусства…

      – Кто?

      – Кто? – Гости помоложе повскакали со своих мест, выдергивая из-за ворота салфетки, а старики откинулись в креслах. – Гай, Калиновский? Иссерсон, Свечников, Какурин?

      Тухачевский печально вздохнул, показывая, что в этом перечне имен отсутствует одно – особенно дорогое для него имя, собственно и давшее повод для скорбного сообщения.

      – Мой друг и единомышленник Владимир Кириакович Триандафиллов.

      После этих слов грянула пауза, а затем по гостиной пронесся шепоток:

      – Триандафиллов разбился! Это чудовищно!

      – Авиационная катастрофа!

      – Катастрофа для всей военной науки!

      У нас с ним были разногласия. Не скрою, он меня даже критиковал, но на многое мы смотрели одинаково. В частности, на советизацию захваченных областей. – Тухачевский словно оправдывался за что-то, но его никто не слушал.

      Шепоток обернулся возгласами:

      – Триандафиллов погиб! Боже мой!

      – Какая утрата! Скромнейший был человек! Милейший! И какой талант!

      – Теоретик – что твой генерал Свечин!

      – О Свечине не будем в такой день. – Тухачевский опустил глаза и не поднимал их до тех пор, пока не убедился, что все уяснили значение его реплики.

      – Да, не о Свечине речь.

      – С ним-то все в порядке.

      – Посидит, посидит – и отпустят.

      – Где посидит?

      – Натурально, в лагере. Где ж еще!

      – В лагере, но, слава богу, жив. Триандафиллов же…

      – Вот тебе и подарок ко дню рождения! Как же это случилось?

      Все смотрели на Тухачевского, принесшего печальную новость.

      – Подробностей мы еще не знаем. Но факт есть факт. Авиационная катастрофа. – Хотя не Тухачевский первым произнес это слово, но именно он придал ему то значение, которого оно заслуживало.

      – Быть может, диверсия? Происки врагов?

      – Ведется следствие. Обстоятельства выясняются. Прошу почтить память Владимира Кириаковича минутой молчания. – После того как все поднялись со стульев и в скорбном молчании выстояли минуту, Михаил Николаевич, оставляя за всеми право дальше действовать