Все пути твои святы. Ирина Никулина Имаджика

никто уже не обращал на него внимания, все бросились к выходу и выпали на черный песок. Темное, ночное небо обласкало их взглядом двух красных лун, свежий ветерок высушил слезы радости…

      ***

      Лежал он и надышаться не мог скупым воздухом Черной. И на звезды смотрел, ни одного созвездия нет родного, все чужие, не знакомые. Свесились, как глаза хищника и моргают тупо, без сочувствия. Вспомнилось ему другое ночное небо над персиковым садом. Часами мог смотреть. Батя еще пальцем водил, Кассиопею показывал и Водолея, и еще что-то там, чего Виктор не мог запомнить. Просто хорошо было, ветерок легкий, майский, волосы ласкает. Персики цветут, хотя и плодов от них почти не было. Лепестки на лицо падают, папа щебечет, птичка так легко поет «фьюти фьють».

      Отец про созвездия наговорится, потом замолчит, маму вспомнит. Она ведь сад этот посадила, весь целиком. Мама… Только вернусь на Землю, сразу в сад пойду, лежать там буду всю ночь напролет и соловьиные трели слушать, – подумал, и сердце предательски сжалось. После всех этих туннелей дай бог живым вернуться и не мутировать в дерево.

      – Что, студент, сердце в пятки ушло? – Философ поднялся, отдышался.

      Вещи уже от корок грязи очищает. Прорвались, значит. Вот и свобода. Осталось мелочь – игигский звездолет найти и на Землю улететь.

      – Я смерти не боюсь!

      – Да не петушись, всем хреново было.

      – Это точно. Макс, ты как?

      – Пойдет, до звездолета дойду.

      Вот и хорошо, вот и замечательно. Все живы и никто не пострадал. Он заметил за собой странность: вдруг пришла в голову мысль обо всех заботиться. Никогда ни о ком не заботился, а тут, как наседка, цыплят пересчитывает. Почему? Может, слабые они, поэтому? Да нет же, Мэри выносливая и сильная, Философа желчь поддерживает, профессор, тот вообще, Кащеюшка бессмертный, чья смерть в яйце спрятана, а яйцо в лаборатории в институте в сейфе с колбами на Земле где-нибудь…

      Макс вроде держится, хотя видно, что надломился немец, словно потерял пару нужных винтиков. Ну, на Земле будем, пройдет. Так чего ему о них беспокоиться? Каждый сам за себя и только бог за всех…

      – А ты на Земле что будешь делать? – Мэри то ли его спросила, то ли Стефана. Она тоже села и из волос грязь пыталась вычесать. Виктор пристально посмотрел на нее и ответил, потому как пан Варшавски в своем рюкзаке копался, запаски для полей доставал, и молчал как рыба.

      – Деньги буду копить.

      – У тебя ж вроде есть.

      – Мало. Мне надо своего робота вытащить из окраин космоса и в лучшее место перепрятать, пока третью поправку не уберут.

      Он принял батарейку от Философа, воткнул в нагрудный карман и услышал, как ослабшее было поле загудело, завибрировало, по всему телу пошло приятное покалывание. Вот теперь можно жить. Полный заряд… Такого у него даже в начале тропы никогда не было, потому что батарейка садилась во время их ночных бдений. Идти тут не далеко, без еды обойдутся, главное, чтобы Страусы на след не напали. У них тепловизоры на пару миль пробивают, но туннель вроде как не должен