Гомер Пим и секрет одиссея. Сандрин Вольф

в ателье по ремонту и пошиву текстильных изделий, поглощавшем почти все ее время, маму всегда можно было застать в этой темной, неубранной и непроветренной комнатке.

      Давид Пим испарился, будто по щелчку пальцев факира. В тот день все рухнуло. Настоящая катастрофа. С тех пор Изабель очень изменилась, особенно ее отношение к Гомеру. Внимательная, сияющая и участливая мать превратилась в суховатую, почти избегавшую общения даму, сломленную горем.

      После утраты мужа, да еще при столь странных обстоятельствах, она так и осталась безутешной. Что уж говорить о долгих месяцах полицейского расследования, подозрений, ложных следов, нездорового любопытства со стороны соседей и прессы, несносных намеков: блудный муж сбежал с любовницей – вот как, стало быть, выглядел для всей округи Давид Пим, и нечего-де искать прошлогодний снег.

      Все это в конце концов подточило Изабель изнутри.

      Со временем Гомер понял: он потерял не только отца, но отчасти и мать.

      Хорошо, что в доме жила еще и Нинон. Ее, веселую девятнадцатилетнюю брюнетку, частенько принимали за старшую сестру Гомера, а ведь она приходилась младшей сестрой Изабель. Дедушка с бабушкой по материнской линии, едва успев выйти на пенсию, продали все свое имущество и попрощались с ними, чтобы наконец-то воплотить в жизнь давнюю мечту – отправиться в кругосветное путешествие в своем автофургоне, «доме на колесах».

      Но дела семейства нужно было как-то устраивать, и вот компромисс найден: Нинон теперь три дня в неделю училась в инженерном колледже за сотню километров – изучала домашнюю электронику и, вместо того чтобы снять жилье в городе, жила у Пимов, приглядывая за племянником. Семья для нее была на первом месте – а уж особенно в такие трудные времена.

      Сейчас в Гомере боролись два противоречивых чувства: с одной стороны, он был рад, что ему уже двенадцать и он вместе со своими гениальными друзьями вот-вот успешно перейдет в пятый класс – через два дня классный совет, и решение примут официально.

      Но, с другой стороны, его по-прежнему терзала горечь утраты. Сколько людей думает, что отец начал новую жизнь на стороне… А вот он, как и мама, в это не верил. Никогда не бросил бы их так Давид Пим, не подав ни малейшей весточки, и ни за что не смог бы вынести, что его сын так несчастен.

      Это было просто невозможно.

      Гомер забрался на водительское место в машине, уже пять лет стоявшей в одном из гаражей. Отцовским кремом для бритья в ней больше не пахло, но сколько всего еще тут напоминало о нем! На спинке переднего сиденья – коврик из деревянных шариков, чтобы не уставала спина, на заднем сиденье – забытая кепка цвета хаки, к солнцезащитному козырьку на лобовом стекле прикреплена семейная фотография, брелок для ключей с фигуркой Эола – греческого бога ветров… и даже ветхая узловатая веревка, которую обожал покусывать пес Раймон, живший в семье Пимов. Милейший шиба-ину исчез одновременно с хозяином. От него осталась только игрушка, источавшая кошмарный запах, и кусочки шерсти на ковролине, которые ни у кого так и не хватило духу собрать.

      Все оставалось так, будто Давид Пим вполне может – о, если бы это случилось! – с минуты на минуту вернуться, приветственно помахать всем рукой и, включив музыку на полную громкость, умчаться на съемочную площадку. Гомер любил усесться на переднее сиденье и взяться за руль, которого так часто касались руки Давида Пима; тогда он вволю размышлял о многом и страстно ждал какого-нибудь знака. Но ничего не происходило.

      Гомеру было хорошо известно, что гараж нужно запереть на два оборота и больше не ступать сюда ни ногой. Воспоминаний, таких живых, было столько… но они не утешали, а печалили. И все-таки время мало-помалу шло, и он подумал: неплохо было бы устроить себе здесь берлогу. Нинон помогла ему, натаскав отовсюду старые шкафчики, софу, покрытую разноцветными пледами, слегка капризничавший телик с консолью для игр, древний холодильник, электрические гирлянды с россыпью цветных лампочек… Машина дополняла эту необычную и громоздкую обстановку.

      В берлоге Гомер проводил много времени, ему случалось даже спать здесь. Часто сюда заходили Лилу и Саша, вместе они создали рок-группу «Треугольник»: Лилу играла на гитаре и была солисткой, Саша – клавишником, а бывало, и подпоет, Гомер за ударника. Когда не репетировали, то играли или обсуждали мировые проблемы, жуя М&M’s или грызя чипсы на уксусе, от которых их передергивало.

      Это была самая хорошая часть его жизни.

      Гомер осторожно снял дрессированную песчанку с пульта от телевизора и сунул себе под мышку. Ему нравилось чувствовать, как она там тихонько шевелится, и пусть он уже не был маленьким ребенком – все равно этот зверек был для него живой игрушкой.

      Эта песчанка, которую ему накануне подарила Нинон, казалась еще проворнее прежней – ту ему преподнесли на семилетие, и она уже три месяца как окончила дни свои на этом свете. В тот день он, спрятавшись от нескромных взглядов, немного поплакал – ведь это маленькое существо так нравилось его отцу. А сейчас вот почувствовал, как ему хочется сказать что-нибудь ласковое зверьку, столько лет бывшему его другом.

      Гомер нежно погладил медового цвета шкурку