Одержизнь. Анна Семироль

Ксавье заставляет его обернуться.

      – Потому что только сейчас ты с нами, – с упрёком отвечает Жиль и уходит, оставляя священника в одиночестве.

      На рассвете Вероника Бойер просыпается с чувством, будто пропустила что-то важное. Она с тревогой вглядывается в лицо безмятежно спящей Амелии, переводит взгляд на сидящего у окна понурого Жиля. Нет, не это…

      Стучат по ступенькам босые пятки, распахивается входная дверь. Подол ночной рубашки цепляется за металлическую завитушку решётки, ткань с треском рвётся. Вероника беспомощно охает. И этот звук заставляет Ксавье Ланглу, закрывающего за собой ворота, поднять голову и оглянуться.

      Воспоминание яркое, обжигающее, словно стыд: он стоит и смотрит, как Вероника в мужской рубашке и брюках быстро поднимается по склону от Орба к дороге через мост близ дома Каро. «Она попрощается с малышкой, а я пока отгоню лодку чуть выше по течению. И дождусь её…»

      – Ксавье, подожди! – Голос тихий, молящий.

      Она налетает на него маленьким вихрем, задев плечом створку ворот. Подпрыгнув, обнимает за шею. Такая тёплая, пахнущая сном и домом. Такую хочется обхватить, вжать в себя, спрятать и носить под сердцем. В самом центре себя.

      – Всё хорошо, Веточка. Я вернусь вечером, после мессы, – шепчет Ксавье Ланглу в прикрытое спутанными пшеничными прядями ухо. – Мне надо кое-кого навестить. Это нужно для нас. Я потом расскажу. Отпускай, родная. Всё, всё…

      Он поднимает её, подхватив одной рукой, доносит до дома, ставит босыми ногами на ступеньки, бережно берёт её лицо в ладони, целует прикрытые глаза. Маленький ритуал. Он всегда так делает, когда прощается. Вероника поправляет воротник его рубахи и улыбается:

      – Я успела. Теперь всё точно будет хорошо, да?

      – Да. Беги наверх, заберись под одеяло, обними подушку крепко-крепко. Я приснюсь. Только помни…

      – Не оглядываться, – кивает Вероника и послушно возвращается в дом.

      Грусти нет. Ритуалы всегда успокаивают юную мадам Бойер. Дом дышит уютным утренним сном – самым тонким, самым сладким. Жиль спит в кресле, Амелия в своей любимой манере раскинула руки, заняв половину большой кровати. Вероника ложится рядом с ней, вдыхает слабый запах церковных благовоний, оставленный рубашкой Ксавье.

      «Я в середине тебя. А ты – середина меня», – думает она и улыбается.

      За завтраком в дверь дома Бойер стучат, и Ганна, шелестя юбками и ворча, торопится открыть.

      – Папа? – оторвавшись от каши с первой клубникой, вопрошает Амелия.

      – Мы кого-то ждём в такую рань? – хмуро обращается к Веронике Жиль.

      Ганна заглядывает в гостиную, и по её смуглому лицу сразу понятно, что на пороге гости, которых не ждали.

      – Вероника… Мадам Бойер, – тут же поправляется нянька. – Там вас спрашивает врач из госпиталя, месье Шабо. С ним ваш доктор месье Ламонтань.

      Вероника промокает губы салфеткой, встаёт из-за стола.

      – Странно. Может, Ксавье их позвал? – говорит она и спешит в вестибюль.

      Оба доктора