Сила и правда России. Дневник писателя. Федор Достоевский

торопливостью.

      – А? что? – брезгливо и сюсюкающим голосом прошамкал вдруг очнувшийся тайный советник. В звуках голоса было нечто капризно-повелительное. Я с любопытством прислушался, ибо в последние дни нечто слышал о сём Тарасевиче – соблазнительное и тревожное в высшей степени.

      – Это я-с, Ваше превосходительство, покамест всего только я-с.

      – Чего просите и что Вам угодно?

      – Единственно осведомиться о здоровье Вашего превосходительства; с непривычки здесь каждый с первого разу чувствует себя как бы в тесноте-с… Генерал Первоедов желал бы иметь честь знакомства с Вашим превосходительством и надеются…

      – Не слыхал.

      – Помилуйте, Ваше превосходительство, генерал Первоедов, Василий Васильевич…

      – Вы генерал Первоедов?

      – Нет-с, Ваше превосходительство, я всего только надворный советник Лебезятников-с к Вашим услугам, а генерал Первоедов…

      – Вздор! И прошу Вас оставить меня в покое.

      – Оставьте, – с достоинством остановил наконец сам генерал Первоедов гнусную торопливость могильного своего клиента.

      – Не проснулись ещё, Ваше превосходительство, надо иметь в виду-с; это они с непривычки-с: проснутся и тогда примут иначе-с.

      – Оставьте, – повторил генерал.

* * *

      – Василий Васильевич! Эй Вы, Ваше превосходительство! – вдруг громко и азартно прокричал подле самой Авдотьи Игнатьевны один совсем новый голос – голос барский и дерзкий, с утомлённым по моде выговором и с нахальною его скандировкою, – я Вас всех уже два часа наблюдаю; я ведь три дня лежу; Вы помните меня, Василий Васильевич? Клиневич, у Волоконских встречались, куда Вас, не знаю почему, тоже пускали.

      – Как, граф Петр Петрович… да неужели же Вы… и в таких молодых годах… Как сожалею!

      – Да я и сам сожалею, но только мне всё равно, и я хочу отовсюду извлечь всё возможное. И не граф, а барон, всего только барон. Мы какие-то шелудивые баронишки, из лакеев, да и не знаю почему, наплевать. Я только негодяй псевдовысшего света и считаюсь «милым полисоном». Отец мой какой-то генералишка, а мать была когда-то принята en haut lieu. Я с Зифелем-жидом на пятьдесят тысяч прошлого года фальшивых бумажек провёл, да на него и донёс, а деньги все с собой Юлька Charpentier de Lusignan увезла в Бордо. И, представьте, я уже совсем был помолвлен – Щевалевская, трёх месяцев до шестнадцати недоставало, ещё в институте, за ней тысяч девяносто дают. Авдотья Игнатьевна, помните, как Вы меня, лет пятнадцать назад, когда я ещё был четырнадцатилетним пажом, развратили?..

      – Ах, это ты, негодяй, ну хоть тебя Бог послал, а то здесь…

      – Вы напрасно Вашего соседа негоцианта заподозрили в дурном запахе… Я только молчал да смеялся. Ведь это от меня; меня так в заколоченном гробе и хоронили.

      – Ах, какой мерзкий! Только я всё-таки рада; Вы не поверите, Клиневич, не поверите, какое здесь отсутствие жизни и остроумия.

      – Ну да, ну да, и я намерен завести здесь нечто оригинальное. Ваше превосходительство, –