Сила и правда России. Дневник писателя. Федор Достоевский

ворочается!

      – Не ворочаюсь я, матушка, и нет от меня никакого такого особого духу, потому ещё в полном нашем теле как есть сохранил себя, а вот Вы, барынька, так уж тронулись, – потому дух действительно нестерпимый, даже и по здешнему месту. Из вежливости только молчу.

      – Ах, скверный обидчик! От самого так и разит, а он на меня.

      – Ох-хо-хо-хо! Хоша бы сороковинки наши скорее пристигли: слёзные гласы их над собою услышу, супруги вопль и детей тихий плач!..

      – Ну, вот об чём плачет: нажрутся кутьи и уедут. Ах, хоть бы кто проснулся!

      – Авдотья Игнатьевна, – заговорил льстивый чиновник. – Подождите капельку, новенькие заговорят.

      – А молодые люди есть между ними?

      – И молодые есть, Авдотья Игнатьевна. Юноши даже есть.

      – Ах, как бы кстати!

      – А что, не начинали ещё? – осведомился его превосходительство.

      – Даже и третьеводнишние ещё не очнулись, Ваше превосходительство, сами изволите знать, иной раз по неделе молчат. Хорошо, что их вчера, третьего дня и сегодня как-то разом вдруг навезли. А то ведь кругом сажён на десять почти все у нас прошлогодние.

      – Да, интересно.

      – Вот, Ваше превосходительство, сегодня действительного тайного советника Тарасевича схоронили. Я по голосам узнал. Племянник его мне знаком, давеча гроб опускал.

      – Гм, где же он тут?

      – Да шагах в пяти от Вас, Ваше превосходительство, влево. Почти в самых Ваших ногах-с… Вот бы Вам, Ваше превосходительство, познакомиться.

      – Гм, нет уж… мне что же первому.

      – Да он сам начнёт, Ваше превосходительство. Он будет даже польщён, поручите мне, Ваше превосходительство, и я…

      – Ах, ах… ах, что же это со мной? – закряхтел вдруг чей-то испуганный новенький голосок.

      – Новенький, Ваше превосходительство, новенький, слава Богу, и как ведь скоро! Другой раз по неделе молчат.

      – Ах, кажется, молодой человек! – взвизгнула Авдотья Игнатьевна.

      – Я… я… Я от осложнения, и так внезапно! – залепетал опять юноша. – Мне Шульц ещё накануне: у Вас, говорит, осложнение, а я вдруг к утру и помер. Ах! Ах!

      – Ну, нечего делать, молодой человек, – милостиво и очевидно радуясь новичку заметил генерал, – надо утешиться! Милости просим в нашу, так сказать, долину Иосафатову. Люди мы добрые, узнаете и оцените. Генерал-майор Василий Васильев Первоедов, к Вашим услугам.

      – Ах, нет! нет, нет, это я никак! я у Шульца; у меня, знаете, осложнение вышло, сначала грудь захватило и кашель, а потом простудился: грудь и грипп… и вот вдруг совсем неожиданно… главное, совсем неожиданно.

      – Вы говорите, сначала грудь, – мягко ввязался чиновник, как бы желая ободрить новичка.

      – Да, грудь и мокрота, а потом вдруг нет мокроты и грудь, и дышать не могу… и, знаете…

      – Знаю, знаю. Но если грудь, Вам бы скорее к Эку, а не к Шульцу.

      – А я, знаете, всё собирался к Боткину… и вдруг…

      – Ну, Боткин кусается, – заметил генерал.

      – Ах, нет, он совсем не кусается; я слышал, он такой внимательный и всё предскажет