Галлант. Виктория Шваб

лежит утыканная иглами подушечка и маленькие пяльцы – на светлой ткани наполовину вышитые маки.

      Чернильница, несколько набросков на истрепанных листах и пара почтовых бланков с изящным тиснением: «ГП».

      Грейс Прио́р.

      Ну конечно… Это была комната ее матери.

      Оливия проводит ладонью по столешнице: дерево с годами стало гладким. Повинуясь странному порыву, она возвращается в кровать, ворошит смятую постель и, наконец, выуживает дневник матери. Тот, что всегда у нее был, с потертой зеленой обложкой.

      Оливия аккуратно кладет его на стол. Для дневника там нет впадины, ни выбеленного солнцем пятна на дереве, и все же она будто на своем месте. Симпатичная зеленая книжица, что казалась столь чужеродной в Мерилансе, здесь – словно дома, вписывается в обстановку, как выполненные одной рукой рисунки.

      Оливия выдвигает кресло, садится и кладет руки на обложку, воображая себя в образе матери. Ее снова одолевает сон, и она закрывает глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь еще, пока образ не стерся совсем.

      Кто-то костяшками пальцев барабанит в дверь, и Оливия вздрагивает. Быстро смахивает дневник в ящик, словно это секрет, поднимается на ноги, и тут в комнату, будто порыв ветра, влетает Ханна, придерживая на бедре поднос.

      – По утрам в доме холодно, – приветливо говорит она. – Так что я решила, согреться тебе не помешает.

      Оливия благодарно кивает и отходит в сторонку, а Ханна водружает поднос на стол и тянется к окну, чтоб открыть защелку ставен. Те распахиваются, и комната наполняется свежим воздухом и лучами солнца.

      А потом Ханна вдруг достает из кармана золотой ключик и кладет на стол. Железо с упреком звякает о дерево, и Оливия вздрагивает.

      – Ты не должна выходить из дома в темноте, – заученно говорит Ханна, будто твердит правило.

      В Мерилансе была целая куча правил. Большинство казались бессмысленными пустышками, существовавшими лишь для того, чтобы продемонстрировать: школой правят матушки. Но глаза Ханны горят подлинной тревогой, потому Оливия кивает, хотя не проведет здесь больше ни одной ночи.

      Выглянув в окно, она понимает, что ее комната расположена в передней части дома – окна выходят на подъездную аллею, ленту шоссе и далекую арку с надписью «ГАЛЛАНТ».

      Оливия смотрит вниз, но не видит машины, которая ожидала бы ее, чтобы снова отвезти в Мериланс, только фонтан и в его центре фигуру женщины из светлого камня.

      Ханна опускает взгляд на ящик стола: из замка все еще торчит шпилька. Затаив дыхание, Оливия готовится к упрекам, но Ханна только негромко и искренне фыркает.

      – Твоя мама тоже была очень любопытной.

      Оливия тут же вспоминает, как Эдгар сказал, что Ханна живет в доме дольше всех, и та, наверное, замечает невысказанный вопрос на лице девочки, кивает и говорит:

      – Да, я знала Грейс.

      Грейс, Грейс, Грейс… – эхом звучит в голове Оливии.

      – Мэтью ее не помнит. Он был еще ребенком, когда Грейс нас покинула, но я уже жила здесь, когда она родилась. Я была здесь, когда она убежала.