Ветер и крылья. Старые дороги. Галина Гончарова

томная и воздушная… каким образом она родила четверых детей?

      Не понять.

      Но родила же… и воспитывала, и хозяйство вела, хотя и из рук вон плохо…

      Воздушность – конечно, хорошо, но для хозяйства лучше на земле стоять двумя ногами. Иначе это плохо закончится.

      Такими словами Мия не думала. Но понимала, что на мать сейчас рассчитывать нельзя. А потому сделала первое, что ей пришло в голову.

      Два шага вперед.

      А потом размахнулась – и отвесила первой же подвернувшейся под руку служанке звонкую затрещину.

      – А ну молчать, дура!

      Служанка замолчала просто от шока.

      Ладно бы эданна… но чтобы ребенок? Ее? Вот ТАК?! Растерянность ньоры была видна невооруженным взглядом, но выть она перестала. А Мии того и требовалось.

      – Ньор Симон! Немедленно займите людей делом! Конь отца наверняка не вычищен и не расседлан! Пошлите конюха за лекарем! И немедленно! Уберите беспорядок! Кровь надо смыть, полы посыпать свежим тростником! Мою мать – в спальню, и приставить к ней служанку! Малышню – к няньке! Выполняйте!

      Ньор Симон, старший над слугами в доме, с уважением взглянул на девочку. Мия выглядела этакой очаровательной куколкой в кудряшках. Совсем как мать.

      Светлые волосы, карие глаза раненой лани, большие и влажные, очаровательное, почти кукольное личико… тут было на что посмотреть! Тем более эданна Фьора одевала дочь на свой вкус: в кружева, шелка, оборки и рюшечки с бантиками. И кто бы мог ждать от девочки такого проявления характера?

      Отец ее, дан Пьетро, между нами говоря, тоже силой воли не отличался.

      Но… приказ получен. И засуетились слуги, которых и было-то всего четверо. Симон и лакей потащили эданну вверх по лестнице, в спальню, одна служанка пошла за ними, а вторая, которую ударила Мия, принялась сгребать с пола грязный тростник.

      Мия вздохнула и подошла к ней.

      – Прости меня, Анна.

      – Мне сердиться не пристало, – буркнула женщина. – Все хорошо, дана.

      – Лгать – против Господа. Падре на исповеди за ложь епитимью наложит, – прищурилась девочка. – Пойми, я не хотела тебя бить. Но если б крик не остановился… отцу лекарь нужен, матери на полу лежать нехорошо…

      Анна подняла глаза от тростника.

      – Вы, дана, лучше никому свой нрав не показывайте.

      Мия даже головой помотала. А это, простите, здесь к чему сказано? Но Анна поняла и пояснила:

      – Выглядите вы, что цветочек. А только из железа откованный. Такой и не сломаешь, и руки изрежешь… вы это никому не показывайте. Дурочке на свете жить всяко проще.

      Мия кивнула.

      – Спасибо за совет, Анна.

      – Ничего, дана. Хоть бы дан Пьетро поправился…

      Мия кивнула.

      – Пойду к отцу. Пока не приехал лекарь… мать туда пускать нельзя, а то еще и ее в чувство приводить придется.

      Спорить было сложно. Служанка опустила глаза и принялась усерднее сгребать тростник, которым был посыпан пол. И то сказать, давно пора было его обновить, вон, подгнил уже…

      Ладно уж… чего на девочку