Жестокий век. Исай Калашников

в шею, в лицо, в руки.

      – Ой, ой! – вскрикивал он.

      Понемногу пчелы отстали. Тайчу-Кури перевел дух. Лицо, шея, руки ныли и горели, вспухая на глазах. Но это ничего, от этого не умирают. Сорвал лист щавеля, завернул в него мед, положил за пазуху.

      Резать палки искусанными руками было трудно. Тайчу-Кури, облегчая боль, громко охал, а когда становилось вовсе невмочь, доставал мед, вдыхал его аромат безобразно вздувшимся носом.

      В курене подвернул к своей юрте. Обрадовался, что матери нет дома. Она бы испугалась, увидев его распухшую рожу. Разрезал восковое гнездо на две равные части. На срезах в углублениях блестели капли густого прозрачного меда. Облизал нож, почмокал языком, отделил от той и другой половины по кусочку, помазал ими головы кукол-онгонов. После такого угощения они принесут ему много-много счастья.

      Каймиш и ее дед, увидев Тайчу-Кури, подумали, что его снова кто-то избил. Но когда он рассказал, как все было, Каймиш смеялась до слез. Старик тоже улыбался.

      – Надо было их дымом…

      – У меня не было ни кремня, ни огнива. Каймиш, перестань! На вот, ешь. Еще столько же я оставил матери. Попробуешь и скажешь: за это стоило вытерпеть укусы пчел.

      Каймиш взяла мед, ее белые зубы мягко вошли в воск.

      – О, я никогда ничего такого вкусного не держала во рту! – Отрезала кусочек дедушке, кусочек Тайчу-Кури. – Попробуйте.

      Тайчу-Кури отказался.

      – Я свое от пчел получил, – засмеялся он.

      – Ну, нет! – Она чуть не силой впихнула ему в рот кусочек. – Жуй. Ты опять стал таким красивым! Что скажет твоя мать?

      – А я домой не пойду. Переночую у вас. Сходи к ней, Каймиш. Пусть она меня не теряет.

      К вечеру небо заволокло серыми облаками. Начал накрапывать мелкий теплый дождик. Старик развел огонь в юрте. Быстро наступила ночь. Дождь все усиливался. Крупные капли сыпались в дымовое отверстие, шипели на алых углях аргала. За дверью заскулил пес. Каймиш впустила его. Он облизал ее руки, встряхнулся и улегся на кошме у порога, задремал.

      Вдруг в курене послышались крики. Пес выскочил, поводил острыми ушами, громко залаял. Тайчу-Кури вышел из юрты и услышал близкий топот копыт. Не успели его глаза привыкнуть к темноте, как волосяной аркан захлестнулся на шее. Он упал. Какие-то люди навалились на него, завернули руки за спину, связали, бросили поперек седла. Взвизгнула и затихла собака, пронзительно закричала Каймиш.

      – Быстрей! Быстрей! – громко распоряжался кто-то. – Скачите к куреню, пусть отходят!

      Лошадь под Тайчу-Кури пошла скоком. Кто-то ехал рядом, придерживая его за воротник. Мокрая ветка больно хлестнула по лицу. Тайчу-Кури догадался: всадники спустились к речке и едут среди тальников. Рванулся, слетел с лошади, вскочил, вдавился грудью в кусты, побежал. Через несколько шагов упал в какую-то яму, наполненную жидкой вонючей грязью, замер. Ломая кусты, всадники промчались рядом, но тут же возвратились к своим. Искать его было некогда: со стороны куреня