Гамбит смерти. Василий Павлович Щепетнев

едва угадываемый, рокотал Желчуг.

      Из шале показались Нимисов с Аркашей. Я присоединился к ним.

      – Саблецов как-то брал меня на свои астрономические обсервации. Вдруг он там? – из-за шума приходилось почти кричать.

      Ненадолго хватит дождевика. Ветер дул в спину, и сырость уже холодила меж лопаток.

      Опрокинутый стул, исхлестанный дождем, растопырил беспомощно ножки, а рядом в траве лежал человек, лежал лицом вниз, вытянув вперед руку, а другую подвернув под себя. Посиневшее лицо и широко раскрытые глаза с белесыми зрачками.

      – Что с ним?

      Кто спрашивает? Не узнаю голоса.

      Я попытался отыскать пульс. Бессмысленно – окоченение успело сковать мышцы. И, перечеркивая шею – темная борозда.

      – Он мертв, – я и свой голос не узнал.

      – Я будто ждал этого, – верно, Аркаша. – Он раньше на сердце жаловался.

      – Сердце не виновато. Он задушен, – я поднялся.

      – Вы уверены? – Нимисов смотрел на мое плечо.

      – Уверен.

      Я осмотрелся. Вот он. Огромные объективы уткнулись в грязь, отвернувшись от нечистого неба.

      – Вероятно, Саблецова удавили ремнем его собственного бинокля.

      Мы стояли, не решаясь двинуться и тем самым признать свершившееся.

      – Надо позвать остальных, – Аркаша не выдержал первым.

      – Иди, – я поднял стул, сел. Мокрая одежда липла к телу.

      Не спас дождевик. Ничто никого не спасает. Не вставая, дотянулся до бинокля.

      – Осторожно! Там могут быть отпечатки пальцев!

      – Дождь идет много часов, – я не смотрел на Нимисова, не смотрел на Анатолия. Не смотрел никуда.

      Когда Саблецова укладывали на носилки, из руки отделился и упал на землю темный предмет. Я подобрал его. Пешка. Пластмассовая черная пешка. У меня был когда-то такой комплект. Подарок на день рождения в пятом классе.

      С биноклем в одной руке и со стулом в другой я плелся за всеми.

      В обеденном зале Олег и Юра замешкались в нерешительности.

      – Кладите на пол, – распорядился Нимисов.

      Я замёрз. Дрожь пробирала, откатывалась в глубь тела и замирала, не исчезая.

      – Я полагаю, нам необходимо обсудить, что следует предпринять, – голос Страчанского – единственное, что осталось сухим вокруг. – Для начала переодеться и согреться. Петр Иванович, желателен крепкий кофе или чай.

      Ох, как желателен.

      Я переменил белье на шерстяное, поверх – тренировочный костюм.

      Запах гари стелился из галереи. Пропала мамалыга. Я снял котёл, поставил на стойку. Не Ватель, переживу.

      Заварив крепчайший кофе, я вытащил из шкафа узкую бутылку «Молдовы». Действие сухого закона приостановлено.

      В обеденном зале уже ждали.

      – По тридцать граммов, – рука тряслась, как у киношного алкоголика.

      – Нас с Александром Борисовичем увольте, – Нимисов вытащил из кармана куртки золотое яйцо, развинтил, свинтил – получились две крохотные рюмки. Их другого кармана явился хрустальный флакон. Острый запах разнесся по комнате.

      Вместе