Неодинокий Попсуев. В. М. Ломов

Губы ее, такие невинные, были в вине. В гибельном вине! И от них нельзя было оторваться. Пронзительное ощущение мимолетности счастья. Что-то вроде мгновенной боли. Той, когда его пронзил сломавшийся клинок, и он потерял сознание.

      – Идите к нам, разместимся вшестером, – сказал Берендей, пожимая руку Сергея. – Не возражаешь, Несь?

      Светланова подошла к Татьяне и подала ей руку. Та удивленно посмотрела на нее. Перенесли стулья, тарелки, бутылки.

      – А можно мне тост? – спросила Татьяна.

      Никита Тарасович, поднесший уже рюмку ко рту, глянул «на собравшихся» и, не отводя рюмки ото рта, кивнул: произноси, только скорей.

      – Позволь, Несмеяна Павловна, пожелать тебе счастья.

      – Всё? – спросил Берендей и опрокинул рюмку. – Спиши слова.

      – Как там город на Неве? – спросил Орест. – Из музеев, наверно, Тань, не вылезала?

      – Какие музеи? В больнице три дня просидела.

      – А ты, Сергей, в Ленинграде бывал? – Попсуев не поверил ушам: прилюдно «ты», взглянул на Несмеяну. Та с насмешкой смотрела на надувшего щеки саксофониста, гривастого с пролысинами молодца лет пятидесяти, и в ее глазах был огонек.

      – Бывал. На соревнованиях, а в детстве вообще при цирке жил.

      – Родители циркачи? – спросил Берендей.

      – Да, – ответил Сергей, – цирковая семья.

      – А чего же не пошел по их стопам? – спросила Нина, глядя то на Несмеяну, то на саксофониста. – Классно играет.

      – Классно дует, – поддакнул Попсуев; ему очень хотелось хоть как-то зацепить Несмеяну. – Не лопнул бы.

      Когда музыканты отложили инструменты в сторону, Сергей подошел к саксофонисту. Окинув его взлохмаченный, не по годам экзотический вид, произнес запомнившуюся фразу: – Что за польза тебе в спутанных волосах, о глупец! Что за польза тебе в одежде из шкуры! Ведь внутри тебя – джунгли, ты заботишься только о внешности. – Саксофонист взял за грудки Попсуева, но тот с усмешкой развел его руки, и в них оказалась свернутая в трубочку «Вечерка». Барабанщик в восторге схватил палочки и выдал дробь. Несмеяна, как показалось Сергею, улыбнулась. Но ему улыбка царевны показалась такой далекой и не ему предназначенной, что он поспешил вернуться к Тане.

      Попсуев преуспел в комплиментах, а Татьяна, чутко уловив сомнения кавалера и не дав им развиться до болезненного состояния, поспешила увести его из кафе в общежитие. Сергей под утро лежал на спине, глядя в потолок, слушал дыхание девушки, прижавшейся к нему, думал о Несмеяне и о том, что теперь потерял ее навсегда.

      – Не спишь? – произнесла Татьяна. – Я слышу твои мысли.

      – Они о тебе. Спи-спи.

      – А стихи ты ей написал?

      – Какие стихи?

      – Да у тебя бумажка выпала, – зевнув, Татьяна вытащила из-под подушки листочек, – вот эта. «Под белою кожей арктический лед, и капельки яда на кончике фраз, откуда в осе этот липовый мед? Откуда закваска, откуда экстаз?» Это ты ей написал?

      – Кому? Это Тютчев России посвятил. Спи, поздно уже.

      Сергей осторожно освободился из объятий девушки, подошел к окну.