Неодинокий Попсуев. В. М. Ломов

На блюдечке красный перчик с косо отрезанным кончиком. Он его никогда не давил ложкой в тарелке – не разрешали, но очень хотел. В старинной селедочнице (не из сервиза) нарезанная мясистая селедка со сладкими плавничками в душистом горошке и прозрачных колечках лука. Самодельная горчичка, бьющая в нос, с крохотной золотой ложечкой… Мама с улыбкой разливает из супницы золотистый густой борщ, отец наливает ему в тонкий стакан крюшон, затем вытаскивает массивную пробку из хрустального графинчика, наклоняет его над рюмкой мамы, вспыхивают лучики…

* * *

      – А теперь за здоровье, – сказал Орест.

      Орест и Несмеяна перебрасывались короткими фразами о чем-то своем. Сергей слушал их и не слушал, пребывая в воспоминаниях о воскресном пире далекого детства, глубоких тарелках, с которых мама после обеда, что-то рассказывая и смеясь, сначала снимала салфеткой, а потом отмывала в тазике жирный золотисто-красный ободок…

      – Говорят, вы спортом высоких достижений занимались? – спросила Несмеяна.

      – Занимался.

      – А что ж не достигли? По возрасту вышли? Не старый еще. И чего на завод? У нас ведь тут скукотища. Как и в спорте.

      – Разве?

      – Конечно! – усмехнулась Несмеяна. – Плавала, знаю. Цикл за циклом, туда-сюда, двадцать дорожек, десять, две. А в эстафете вообще абзац: первая! первая! первая! сердце в голове колотится.

      – Сергей фехтовал, – сказал Орест. – Там не успеешь зациклиться.

      – Там и думать некогда, – подхватил Попсуев, облизав ложку.

      – Ничего удивительного, – согласилась Несмеяна. – Мне у братьев Гримм сказка нравится, «Три брата». Там младшенький до того лихо крутит шпагой, что под дождем сухой остается. Можете так?

      – Думаете, фехтование это только вот это? – спросил Попсуев, вращая кистью ложку.

      – Думаю, – спокойно ответила Несмеяна.

      – Там одних технических испытаний…

      – Сколько? – насмешливо спросила Несмеяна.

      – Шесть. На растяжение, на разрыв, на структуру…

      – Это вас испытывали? – женщина явно провоцировала его, но вдруг сменила тему: – Как там деканат поживает?

      – Да живет как-то, – сдулся Сергей.

      – Исчерпывающе. Вкусный борщ, Орест, спасибо. До завтра, коллеги.

      Закиров проводил Несмеяну.

      – Я сморозил не то? – спросил у него Попсуев.

      – Да нет, всё в порядке. Она такая. Жалко ее.

      Сергея потрясло это признание. «Жалко? Чего ее жалеть?» Посидев немного, он попрощался с хозяином и пошел спать. «Чего я глупею рядом с нею? Первый раз такое! – ему досадно было ощущать себя мальчишкой, запавшим на сумасбродку. – Чего подкалывала? Тоже запала?»

      Ночь прошла в полудреме. Сергей долго ворочался в плену возбуждающих картин. Под утро ему приснилось, что Несмеяна не может отворить дверь своего кабинета, а он помогает ей, прикасается к ней, чувствует ее тело. Она отстраняется, тут же льнет к нему, а дверь никак не открывается…

      – Нет, так нельзя больше! – ревел утром Попсуев под ледяным душем.

      Вечная