Петля. Том 2. Инга Александровна Могилевская

пусть как бесполезному, но хотя бы безобидному пьянчуге. Но такая попытка физического удержания, явно зародила в нем чувство угрозы, готовность в любой момент дать отпор.

      – Прости… Прости… – отпускает его, отступает на пару шагов с поднятыми в знак примирения ладонями, – Пожалуйста, не уходите. Я что угодно сделаю. Я помогу. Я, правда, могу помочь. Только, умоляю, останьтесь.

      Из-под цветастой ткани у ног бесенка впервые за все время доносится приглушенный звук – не то поскуливание, не то постанывание.

      – Тише, chaq’, все в порядке, – легонько поглаживает выпирающий из-под пончо холмик головки, – Ладно, мы останемся. Мы останемся, потому что я сам не смогу тебе помочь. К сожалению, у нас нет выбора.

      Последнее замечание, как понял Тито, предназначено ему, чтобы не строил иллюзий, будто мальчик ему хоть немного поверил. Нет, это просто безвыходность. Если бы он знал, к кому еще обратиться, он бы ушел не колеблясь. Только вот он единственный врач на всю округу, и, возможно, единственный человек, которому можно показать ребенка гринго, не опасаясь фатальных последствий. Хотя, бесенок не спешит его показывать.

      –Зачем он так укутан, Рамин? – спрашивает Тито.

      – Отец просил укрыть, чтобы деревенские его случайно не увидели. Да и ему так спокойнее.

      –Ясно. Но тут, в доме, можно уже убрать пончо.

      Поколебавшись, бесенок кивком указывает на раскрытое окно:

      – Занавесь чем-нибудь. Он яркий свет не любит.

      Тито спешит выполнить указание мальчика, и пока он налаживает слетевшую с балок гардину и сползшие с нее занавески, бесенок за его спиной терпеливо и настойчиво уговаривает брата открыть хотя бы лицо. Похоже, это оказывается не так-то просто. Несколько раз урезонивания старшего натыкаются на упрямое протестное мычание, но, в конце концов, срабатывают. Из-под края цветастой ткани показывается затылок растрепанной седой головки. Тито бесшумно обходит детей кругом, нарочно держась на расстоянии, чтобы не вспугнуть, пытается рассмотреть под этим поникшим пушистым облачком волос лицо малыша, как вдруг сам оказывается пойманным врасплох, пригвожденным к одной точке, пораженным и обмершим от метнувшегося в его сторону встречного взгляда: немыслимого, леденящего взгляда детских глаз, которые даже в воцарившемся полумраке нисходят ясным небесным свечением. Ему кажется, что сейчас на него смотрит вовсе не ребенок, а сам Бог, и он видит его насквозь, знает о нем все и готов судить…и не намерен щадить… Спустя мгновение, это ощущение проходит. Он замечает, что и распахнувшаяся в глазницах лазурь, и общее выражение бледного личика выдают вовсе не вселенскую мудрость карателя, а лишь немой, парализованный, животный страх. Малыш так уставился на него, потому что боится, а он… Потому что не может не смотреть, не может оторваться. Все-таки поразительные глаза! Теперь ясно, почему они свели с ума Рауля.

      – Не бойся меня, миленький, – кое-как проговаривает Тито.

      Звук его голоса пробегает по телу мальчика ознобным содроганием. Дыхание внезапно становится громким, отрывистым.

      – Не