Петля. Том 2. Инга Александровна Могилевская

Ушел.

      – Ясно.

      – Индеец справа, – шепчет Рамин, опускает стакан и едва заметно улыбается уголком рта, – Чиченьо Кхотуко.

      Алессандро удивленно расширяет глаза, быстро оборачивается раз…потом еще раз…

      – Помню, – тихо говорит он, – Прыткий малый. Но он тогда не пошел с нами, почему ты думаешь что сейчас…

      – Тогда у него были больные родители. Он не мог уйти. Сейчас он один, – уставившись на Сани, -Все? Готов?

      – Нет. Ты пропустил. Человек в углу. Сидит один за столиком. Много пьет.

      – Доминьо Радригес, – шепчет Рамин и отворачивается, – Потерял сына. Мальчику срочно требовалась дорогостоящая операция. Денег он накопить не сумел. Решил украсть. Его арестовали. Отсидел два года. Вышел несколько дней назад. Я видел его на кладбище.

      – Выведи его. Он нам не подходит.

      – Почему?

      – Слишком много пьет.

      – Отговорка.

      – Слишком подавлен.

      – Как и все здесь. Иди. Начинай. Если он подсядет, значит, наш. Если нет – проблем от него не будет.

      Помедлив немного, Сани покорно кивает. Встает.

      Оставшись с Рамином, я молча наблюдаю, как он подсаживается за столик к тем трем мужчинам. Их изнеможенные серые лица – лица рабочих, высушенные после 13-ти часовой смены, лица, покрытые слоем въевшейся в поры угольной пыли, лица – маски, застывшие в мертвом равнодушии, лица людей, которым нечего терять, ибо он уже всего лишились, лица людей подходящих… Ленивый взгляд их слезящихся глаз, замутненный усталостью и алкоголем, медленно подымается на незваного гостя, выражая невнятное удивление и приглушенное беспокойство, скрытые за завесой раздражения. Кажется, они воспринимают Алессандро, как нечто непонятное и неуместное, как нечто мозолящее глаза вопиющей своей нелепостью.

      Потом Алессандро заговаривает с ними. Через минуту я замечаю как равнодушие и раздражение отступают, через две минуты – это уже неподдельная заинтересованность, через пять минут в их внезапно протрезвевшем взгляде заметны проблески энтузиазма. Они заражены. Через десять минут, их уже не трое, а шестеро – подсели те, что были у барной стойки. Через 20 минут к ним подсаживаются еще двое. Сдержанно пожимает руку индейцу Чиченьо. Продолжает свою речь. Наконец, вяло-пошатывающийся походкой к ним подходит последний, тот что сидел в самом углу и, как мне показалось, ни на что не обращал внимания. Все-таки подсел. Теперь все присутствующие в этом захолустном грязном кабаке сидят вокруг Алессандро и слушают. Все, кроме меня и Рамина – мы наблюдаем со стороны. По немому повелению индейца, выразившемуся лишь в кротком небрежном жесте, хозяин кабака вывешивает на дверь табличку «ЗАКРЫТО».

      Столпившийся вокруг народ заставляет Алессандро повысить голос, и теперь я могу четко различить его слова. Тем не менее, я почти не слушаю. Слишком много слов, сплетенных в замысловатую ловушку. Из них всех лишь одно часто повторяется, звучит ярко и ясно… Звучит яростно. Раньше он не пользовался этим словом. Но, то было раньше. Это слово-приманка, слово-наживка,