Прорыв начать на рассвете. Сергей Михеенков

и те, уже успокоенно виляя хвостами, встали и послушно пошли за ним. Мужчине, судя по его походке и осанке, было не больше тридцати. В овечьей шапке и такой же грубой выделки овчинном полушубке, в новых высоких, ещё не обмятых валенках.

      – Ты кто такая? – издали окликнул её мужчина.

      – А ты разве не узнал? – улыбнулась через силу Пелагея; она радовалась, что выполнила задание, что нашла-таки хутор и что теперь её дети будут снова спать в тепле.

      – Как же, тебя не узнаешь… Во всей школе только у тебя такой громкий голос был. – И мужчина тоже улыбнулся.

      Они подошли поближе друг к другу и, когда можно было уже хорошенько разглядеть друг друга, остановились. Их разделяли шагов пять-шесть.

      – Что ты тут делаешь, Палаша? – спросил он.

      В голосе его она почувствовала беспокойство.

      – Немцы Прудки жгут. Людей убивают. Мы ушли в лес. Тятя послал меня вперёд. Мы ищем ваш хутор.

      – Зачем? – Теперь она и в глазах его увидела напряжение.

      – Дети замёрзнут. Мы пришли спасаться.

      – Где все?

      – Там, на протоке, километрах в пяти отсюда. – И Пелагея махнула назад автоматом.

      Мужчина снова внимательно посмотрел на неё и спросил:

      – Это ты давеча стреляла?

      – Я. Собаки напали.

      – Это не наши. Одичавшие. По лесу сейчас много бегает диких собак. Осенью ярку зарезали прямо возле тырла. Хужей волков… Сколько вас человек?

      – Всех, с детьми, пятьдесят шесть.

      – Пойдём в дом, – мужчина повернулся и что-то сказал собакам.

      Те, уже без злобы, но с любопытством поглядывая на незнакомку, затрусили стороной, провожая их к хутору.

      Возле стожка Пелагея сняла лыжи и пошла следом за тем, кого она ещё в школе звала Стенькой. Теперь это был коренастый мужчина со светлой бородкой и внимательными спокойными глазами.

      – Кто там, сынок? – послышался в глубине полуоткрытой двери приглушённый мужской голос.

      Пелагея сразу вспомнила Ивана Степановича Сидоришина. Стеня оглянулся на неё, нахмурился, но на губах так и светилась едва заметным светом улыбка внутренней радости.

      – Сейчас увидишь, – сказал он.

      Они вошли в сенцы, и Пелагея у обмётанного морозными веткам окна увидела человека с непокрытой головой. Она сразу узнала его и сказала радостно, как родне:

      – Здравствуйте вам, дядя Ваня!

      Стоявший у морозного окна некоторое время молчал. Потом ворохнулся и сказал:

      – Здравствуй-то здравствуй… Только вот с чем ты пожаловала к нам, деточка? Мы никого не ждём.

      – Беда у нас, дядя Ваня. Солдаты деревню жгут. Мы ушли. А мужики, почти все, там остались. Бой приняли. Многих уже похоронили.

      – С армией решили биться? Кто Прудки поджёг? Германцы? Ай красноармейцы?

      – Германцы. А Красная Армия сейчас наступает. Вот-вот должны прийти. Освободить нас.

      – Освободить… Всё – по грехам нашим… Всё по грехам…

      Пелагея