Твоя Мари. Неубиваемая. Марианна Крамм

люблю, – улыбаюсь я.

      – Скажи, Мари, – Костя провожает взглядом Олега, который пошел зачем-то в дом, – а чего вы вместе-то не живете? Ведь и так постоянно вдвоем, что мешает съехаться?

      – А зачем? Ты же сам сказал – все время вдвоем, так какая разница, кто где ночует?

      – Ну, вместе все-таки было бы проще – нет?

      – Нет. Я, понимаешь, люблю иной раз одна побыть – и это время у меня не нормированное. Примерно как у тебя с дорогой. Ты вот едешь – а я лежу дома в кровати одна, читаю, думаю… Каждому свое.

      – Мне кажется, Олег бы твое время не заедал, он же понимает.

      – Да, понимает, – киваю я, покручивая на колене бокал с вином. – Но я бы в такие моменты чувствовала себя неудобно – надо что-то дома делать, а мне приспичило уединиться. Дискомфорт, понимаешь? А у меня осталось слишком мало времени, чтобы испытывать дискомфорт. И Олег, кстати, это тоже понимает, потому и не настаивает. Правда, ему не нравятся мои заупокойные мысли – он это так называет. Но тут уж ничего не поделаешь.

      – Тебе хуже? – тихо спрашивает Костя.

      – Скажем так – мне не лучше. И давай это оставим, а? Олег услышит – расстроится, я стараюсь с ним об этом вообще не говорить.

      – Как ты держишься – не представляю, – вздыхает Костя, возвращаясь на мешок.

      – Я привыкла. Лучше притворяться нормальной и жить, чем жалеть себя и умереть от этого.

      – Сильная ты, уважаю.

      Пожимаю плечами. Я не сильная, мне просто так легче. Возвращается Олег, в руках – еще один плед, которым он накрывает мои ноги. Я смотрю на него с благодарностью, ловлю руку и сжимаю.

      – Ну, что ты? – он смотрит сверху вниз и чуть улыбается.

      – Ничего. Хорошо, что ты меня сюда вытащил.

      – Вот видишь, я всегда прав, – смеется Олег, усаживаясь рядом.

      Мне бы пора принять это как факт и не оспаривать, что уж…

      Месяц спустя.

      Иногда случается вот такая жизненная драма, когда тебя некому выслушать, кроме бывшего. Есть вещи, которые хочется сказать, но их нельзя говорить, например, Верхнему – такому, как мой, потому что у него сразу возникает чувство вины высотой с Эверест, а я не хочу, чтобы так было. Потому Денис, начисто лишенный совести, но иногда проявляющий чудеса эмпатии, для подобных разговоров годится, как никто.

      Мы встречаемся в парке – так безопаснее и для меня, и для него, и мы оба это прекрасно понимаем, потому как-то сразу выбираем именно это место. Садимся на лавку в тень большого дерева – жарит такое солнце, что трудно дышать.

      – Погоди, я воды возьму, – Денис направляется к ближайшей палатке, торгующей напитками, приносит две запотевшие бутылки минералки. – Говорят, лето опять будет как в аду.

      – Ты надеешься, что в аду тоже есть лето?

      – Машка, ты так и собираешься кусаться? Давай тогда разбегаться, я не хочу это слушать.

      – Ой, да ладно – ты чего такой вдруг обидчивый? – прикладываю бутылку прямо через футболку к груди, и Дэн хмыкает:

      – Конкурс мокрых маек?

      – Старовата я для таких развлечений. Болит…

      Его