На языке эльфов. Сабина Тикхо

врезается твой отчаянно высокий тембр. – Я хочу понять, почему не я! Слишком посредственный? Слишком… грязный? Что именно?

      А там же люди. И в основании лестницы тоже. Час популярный для Мьюгара. Час громкий и тяжелый для меня. Для тебя, оказывается, тоже.

      Знаешь, я ведь совсем не думал, что могу обидеть тебя своим поведением. Считал, ты отходчивый и легко отпустишь любое мое слово. А теперь по глазам вижу, что ошибался. Не рассмотрел все-таки тебя всего, да? Самоуверенно думал, что ты у меня на ладони. Понятный, вышитый наружными нитками, раскрытый всеми страницами.

      А теперь в словах чувствую. В их цветах – оттенках серо-голубого и мрачно-черного. Вижу слишком ярко, и лучше не оборачиваться. Прости, пожалуйста, ладно? Меньше всего мне хотелось тебя обидеть.

      Я же защищался, ты веришь? Всего-то оборонялся. Мне ведь… я же понятия не имел, что моя защита – для тебя может быть атакой. Если б знал, молчал бы.

      – Ты читал сказку о Гензеле и Гретель? – Волосы налетают на глаза, когда я слегка оборачиваюсь и смотрю поверх плеча сквозь их белую паутину.

      – Читал, – твой ответ отчаянно машинальный.

      Хорошо. Это очень хорошо.

      Тогда должен понять:

      – Потому что я ведьма в пряничном доме.

      Ты зайдешь добровольно. А дальше – знаешь: я захочу тебя съесть, ты сбежишь,

      я сгорю дотла.

      Всё.

      7

      У меня было две жизни в алых красках истоптанной земли, и их я помню хуже всего. Рефлексы и инстинкты правят, бросают, управляют руками и ногами, и, если живой потом, осознание такое чужое, будто происходило с кем-то другим. Или приснилось.

      Война – это песня о маленьком бизнесе, который постепенно расширяется. Глобализируется. Вышибалы с убийственными голами и грандиозными наградами. Смотришь, дышишь и ждешь. Врага или смерть. Доход или убыток. Падение или взлет. Мелодия начинается заново.

      Я часто путался. Как новичок с педалями: где тормоз, где газ. Когда бежать, когда затаиться. Забывался.

      Иногда трусил. Все трусят хоть немного, а потом – в точности как в «Алом знаке доблести» – что-то подстрекает. Заклинание мышц и костей. Разбивает магию мысли и психических откликов просто вдребезги и кидает ядром вперед, а чувство такое – абсолютный цинизм смерти – «будь что будет, я пытался».

      Меньше всего боишься смерти, больше всего – боли. Выше всего – пропустить конец. Не увидеть. Я боялся.

      Так бы не вспомнил, если б не разговоры. Лица стираются, языки без употребления, разумеется, тоже. Но мозг умен: кем бы я ни был, я понимаю. Перевожу в голове.

      Когда я родился в Швеции, у меня был друг. Сосед, с которым прошла вся моя война. Он постоянно болтал о том, что терпеть не может запах мокрой земли и будет только рад, когда перестанет его чувствовать.

      А я говорил о неведении. Как я узнаю после смерти, чем кончилась война? Эта или следующая? Я же все-все пропущу. Это расстраивало.

      А потом я научился вспоминать, что лет эдак через сто пятьдесят смогу, наверное, узнать. Новости