Ребенок от мажора. Мария Манич

и уютный цвет глаз. Мне всегда казалось, им обладают лишь добрые, честные люди.

      Мои ладони холодеют, а сердце в груди разгоняется с новой силой. Теперь никуда не ступить в этом городе без Волковых? Везде они.

      Сглатываю.

      Она всё смотрит. Не отрываясь. В её глазах появляется лихорадочный блеск, и она облизывает сухие губы. Трогает Никиту за руку и что-то говорит.

      Мне бы убраться отсюда как можно скорее, но вместо этого я просто стою и смотрю на разворачивающуюся передо мной сцену разговора матери и сына. Стою и чего-то жду. Видимо, того момента, когда Никита вдруг поднимает голову и, пробегая глазами по толпе, находит меня.

      ***

      Наконец выхожу из ступора и начинаю двигаться, одновременно в движение приходит и Никита.

      Мне это совершенно не нравится. Не нужно быть гением, чтобы рассчитать точку нашего пересечения. Он целенаправленно идёт в мою сторону, и если я сейчас развернусь на сто восемьдесят градусов, то, возможно, мне удастся избежать встречи. При этом в его глазах я буду выглядеть идиоткой, которая всегда убегает.

      – Полина! – окликает меня Никита, когда я всё-таки трусливо ускоряю шаг.

      После внезапного появления моей матери у нас дома и её мерзкого предложения, я много думала о Волкове и его семье. Нет, портить им жизнь в мои планы не входило. Публично давать интервью и обливать грязью его мать и отца – тоже. Моя обида на них всё ещё не забыта и как нарыв зреет в душе, подпитываемая неприятными воспоминаниями. Колкими словами и грязными обвинениями, которые были услышаны мной два года назад на пороге их дома. Но первый раз за последнее я время задумалась о том, чтобы рассказать Никите об Алиске.

      Он ничего не знает о ней. Родители скрыли факт рождения его дочери, а я трусливо отступила и не стала ни с кем бороться. Его ждала Америка и прекрасная жизнь, полная возможностей, и кто я такая, чтобы вставать на его пути? Первая школьная влюблённость? Ему было восемнадцать, как и мне. Что он знал о детях?

      – Привет, – выдыхаю, останавливаясь.

      Никита улыбается. Рад, что я не сделала попытки сбежать? Или чисто из вежливости? В Америке все друг другу улыбаются – я по телевизору видела, он перенял эту привычку оттуда?

      – Тебя выписали? – спрашивает он.

      – Да, – кошусь в сторону и натыкаюсь на его мать.

      Она осталась сидеть в кресле-каталке, вцепившись тонкими пальцами в колёса. Следит за нами не мигая, рядом с ней стоит женщина в белом халате, поправляет плед на её ногах. Это кто? Сиделка?

      Мне становится неуютно под её тяжёлым взглядом, и я опять возвращаюсь глазами к её сыну.

      – Не видел тебя в универе. Ты не ходила на пары. Как нога? – участливо спрашивает парень.

      Почему он общается со мной так, словно, между нами, не лежит пропасть в два долгих года?

      Что же тебе наплели тогда про нас? Почему ты исчез? Не звонил, не писал. Не получил ни одного сообщения?

      На эти вопросы у меня ответов нет, и вряд ли я решусь когда-нибудь произнести