Двум смертям не бывать. Наталья Шнейдер

было оставить врагам даже мертвое тело. Бежать нельзя, спрятаться некуда, и оставался лишь щит да тяжелеющий с каждым ударом меч. Потом оруженосец понял, что вокруг уже никого из своих и, похоже, он станет первым мужчиной в их роду за последние пять поколений, который погиб, не дожив до двадцати одного.

      А потом все кончилось. Налетевшая откуда-то с другого края лагеря волна конных воинов смела язычников, погнала их назад, оставив растерянного мальчишку среди тел.

      Той ночью пять сотен язычников попытались прорваться в осажденный город. Они успели разнести частокол, пронеслись по спящему лагерю, убивая всех на пути. И сложили головы – все до единого.

      Днем, когда Рамон, все еще оглушенный, сидел у постели бесчувственного господина, в шатер зашел Бертовин и попросил челядь отпустить оруженосца герцога. Рамон откинул полог, сморщился против солнца, оглядывая лагерь. Вокруг не осталось и следа ночного побоища – за полдня тела стаскали в ров, не забыв обобрать мертвых. Оружие и доспех стоят дорого, не зарывать же в землю.

      – Что случилось? – спросил Рамон.

      – Пойдем. – Бертовин вгляделся в лицо парня. – Как ты?

      Рамон пожал плечами. Он не знал «как». Болел раненый бок: лекарь сказал, что в рубашке родился, еще бы чуть-чуть – и кишки наружу, а так – заживет. Саднил здоровенный синяк на плече, ныла сломанная рука, затянутая в лубок. Но хуже всего было затопившее душу вязкое безразличие. Как будто все чувства остались в прошлой ночи, наполненной смертью.

      – Что случилось? – снова спросил он.

      – Пойдем.

      Он зашел вслед за Бертовином в шатер и замер, не понимая. Вгляделся в то, что лежало на ложе, перевел взор на воина.

      – Подожди. Неправда. Ведь еще рано.

      Бертовин молча покачал головой.

      – Подожди… – повторил юноша. – Какое сегодня число?

      В их роду не было принято отмечать дни рождения.

      – Позавчера, – медленно проговорил Бертовин. – Позавчера ему исполнился двадцать один год.

      * * *

      Рамон мотнул головой, отгоняя воспоминания.

      – А куда было деваться? Не бежать же. Вот оно все самой собой и вышло…

      Дагобер опер подбородок о скрещенные пальцы:

      – Хотел бы я, чтобы и у меня «сама собой» в пятнадцать лет появилась рыцарская цепь и спасенная прекрасная дева. Прямо хоть песнь слагай о деяниях храброго рыцаря.

      – Хорош подначивать, – отмахнулся Рамон. – Какая еще прекрасная дева?

      – А Лия – мальчик?

      – Сдурел? Она ж дитя совсем!

      Маркиз расхохотался:

      – Очнись, это дитятко вошло в брачный возраст!

      – Погоди. Ей сейчас должно быть… забыл. – Рамон покачал головой. – Впрочем, и никогда и не спрашивал. Любопытно будет посмотреть. Она обещала вырасти красавицей.

      – Посмотри-посмотри. Глядишь, еще и потрогать соберешься.

      – Отвяжись. Хватит с меня одной женитьбы.

      – Так для этого дела жениться необязательно, – ухмыльнулся