Полночь! Нью-Йорк. Марк Миллер

появился смутный силуэт и пересек пустое пространство, как на воздушной подушке. Рост – около метра девяноста пяти, вес – сто тридцать кило, экстравагантные (и огромные) очки в золотой оправе с синими стеклами, прядь белокурых (крашеных!) волос падает на лоб, из всей одежды – подобие детского джинсового комбинезона с «художественными» прорехами и «конверсы». Владелец художественной галереи «Le 55» Захария Израиль Вайнтрауб, для друзей просто Зак, не оставался незамеченным (и это самое меньшее, что можно было о нем сказать!) ни на вернисажах, ни на Нью-Йоркском марафоне, который он бегал каждый год в образе Сальвадора Дали, Энди Уорхола или Фриды Кало – к вящей радости зевак и фотографов. Двойник Элтона Джона в размере XXL всем своим видом выражал неудовольствие, пока не разглядел, что за наглец посмел ломиться в дверь в момент закрытия.

      Он повернул ключ в замке и распахнул перед Лео необъятные объятия огромных рук.

      – Вот это сюрприз! Всем сюрпризам сюрприз! – воскликнул он. – Когда ты вышел?

      – Вчера.

      Великан хлопнул в ладоши, удивительно маленькие для мужчины таких габаритов.

      – Что за день, святые угодники, что за день! Я продал картину за сто тысяч долларов и воочию вижу тебя! Две прекрасные новости за один день! Воистину Господь щедр и великодушен!

      – Одну из моих? – спросил Лео.

      – Твои взлетели в цене, как только тебя посадили, малыш, но все-таки не настолько. За последние полгода я продал два твоих творения.

      – Вот и хорошо. Мне очень нужны бабки…

      Гигант так крепко обнял Лео, что едва не придушил его, отодвинулся и вдруг заметил, в каком он состоянии.

      – Святые угодники! Что стряслось с твоим прекрасным лицом?

      – Я упал.

      – Ага, а я – святой Петр. Входи, я не хочу простудиться и умереть – даже ради любимого художника!

      – Ты всем это говоришь…

      – А вот и нет!

      Зак крутанулся на каблуках и пошел по галерее с девственно-белыми стенами. Паркет изготовили из ценных пород азиатского дерева, очень красивого и жутко дорогого: в художественных кругах города Нью-Йорка заботятся об экологии планеты и не скупятся на траты.

      – Писал в тюрьме? – спросил вдруг Вайнтрауб, резко обернувшись.

      – Ты это серьезно?

      Галерист вяло махнул рукой:

      – Сам не знаю… Разве для подобных тебе в наших узилищах не оборудуют мастерских?

      Лео не захотел продолжать нелепый разговор, обвел мрачным взглядом развеску картин, казавшихся крошечными на белых стенах. Его всегда занимал вопрос, почему при немыслимой цене квадратного метра на Манхэттене галеристы готовы горло друг другу перегрызть за пустующие помещения.

      – Не там, где я был, Зак, – мягким тоном произнес он. – Не там…

      – Очень жаль. Правда.

      – Там не летний лагерь, Зак.

      – Понимаю, я все понимаю…

      Толстяк изобразил сочувствующую серьезность.

      Это вряд ли, дружище, ничего ты не понимаешь! Такой, как ты, и неделю бы не продержался в тюремных джунглях.