Лисы графства Рэндалл. Софья Ролдугина

видят не так зорко, как в молодости – что в человечьем облике, что в соколином. Единственный и любимый сын странствует в чужедальних землях – учится чародейству у всех, кто готов учить его. Дара уже два года как умерла, и немногие помнят, что та угрюмая крючконосая ведьма была когда-то смешливой рыжей девчонкой с лукавым взглядом.

      И только Сирше, прекрасная Сирше по-прежнему рядом с ним.

      Высокая, гибкая, тонкая, древняя, знающая всё и даже больше… кроме одного.

      Фэлан открывает глаза и смотрит на нее. Белоснежные волосы блестят в лунном свете. У реки деревенские распевают те же песни, что и пятьдесят лет назад, пляшут, жгут костры и прыгают через них. Говорят, что так в огне сгорают печали, горести и проклятия.

      Жаль, что ему это не поможет. Он все-таки не сумел найти лекарство, а теперь уже поздно.

      И где найти смелость признаться?

      А ведь может случиться так, что эта ночь – последняя.

      – Сирше, я совершил ужасную…

      Она улыбается и касается холодным пальцем его губ, словно запечатывая. Губы тут же немеют, как на морозе.

      – Т-ш-ш… Не говори ничего. Я знаю.

      Фэлан сначала недоверчиво хмурит брови, но потом глядит в ее глаза и осознает, что она говорит правду.

      – Откуда ты… – подхватывается, пытается сесть, но приступ кашля сгибает его пополам.

      Сирше гладит Фэлана по волосам, принуждая лечь обратно. Она смеется, как всегда – будто звенят серебряные колокольчики, беспечно и загадочно.

      – Ты говоришь во сне, о муж мой. А я никогда не сплю.

      Фэлан смотрит на нее снизу вверх и ничего не понимает. Совсем ничего.

      – Если ты обо всем знаешь, тогда почему… осталась со мной? Я обрек тебя на смерть.

      – Пока не обрек, – улыбается Сирше. У нее глаза цвета мёда и томный взгляд. Она не меняется, сколько бы лет ни прошло – мудрая, вечная. – Ты жив, жива и я. А почему я осталась… Я люблю тебя, Фэлан. Хоро-о-ошенький мальчик…

      Вот теперь она точно смеется над ним.

      Небо напоминает холодный стеклянный купол, подсвеченный изнутри – ало-золотым на западе, лилово-голубым в зените, а на востоке царит иссиня-черная тьма. Льдистая крошка звезд рассыпана в беспорядке, мерцающая, заманчивая. Холм дрожит, будто там, под ним, бьется заполошно чье-то огромное сердце.

      – Сирше, – тихо говорит Фэлан. – Прости меня. Я хотел бы сказать, что жалею о том, что сделал… Но если б все вернулось назад, боюсь, я поступил бы так же. Я не смог бы тебя отпустить. Сирше… – имя тает на языке яблочной льдинкой.

      – Спи, – она легонько касается его век. – Никогда не жалей ни о чем. Сожаления превращают любовь в нелюбовь, а жизнь – в пустоту. Ты еще ничего не понимаешь. Мальчишка…

      И Фэлан послушно закрывает глаза.

      Каждый вдох дается ему все тяжелее. В ушах нарастает звон – то ли искаженный плач флейты, то ли расстроенные струны арфы, то ли серебряные колокольчики бьются друг о друга не в лад. Вспыхивают под опущенными веками золотые звезды.

      Вздрагивает земля. Издалека доносится пение на языке древнем и тягучем.

      «Эйлахан, я вернулась. Примешь ли ты под холмом еще одного человека?»

      Кто