Кладовая солнца. Михаил Пришвин

Ваня?

      – А то как еще? Вот сейчас и выпьем отвальную.

      Уходит в свою комнату и возвращается с большими гостинцами. Курымушка ни жив ни мертв: он хорошо знает, что «самый высший» всегда говорится при подарках: богатому человеку кажется, что бедные не поймут, какие это дорогие подарки, и потому, выкладывая, прибавляет: «Самый высший».

      Достает из кулька бутылку шампанского с этикеткой «sec» и говорит.

      – Сек.

      Не твердо, как по-французски – «сэк», а очень мягко – «сек», все равно как если что по-французски мягко, он непременно скажет по-русски и твердо: не Золя, а Зола. И не то чтобы не знал или не хотел, а просто ему стыдно быть не самим собой и произносить слова по-иностранному.

      – Сек, – сказал он и сейчас же как будто и перевел это слово: – Са-мый высший!

      Внезапно на диване что-то зашипело, засвистало и лопнуло смехом.

      Все с удивлением оглянулись туда.

      – Ты чего это?

      Курымушка ответил:

      – Я слышал разговор и очень обрадовался, что меня отправляют в Азию.

      Мать облегченно вздохнула:

      – У меня будто камень отвалился от сердца.

Золотые горы

      Про этого дядю, сибирского пароходчика, с малолетства в нашей семье был разговор в тех случаях, когда терялась всякая надежда на счастье.

      – А как же дядя Иван Иванович? – говорил кто-нибудь в опровержение теории безнадежности.

      И тогда начинался рассказ, построенный на сравнении староверского купеческого дома Астаховых в Белеве, на чудесной реке Оке, родине астаховского староверского дома моей матери, и дома Алпатовых в Ельце.

      – Что это, – говорили, – елецкий чернозем степного вида – хорош чернозем, да в нем трещинки, куда все утекает. Вот и Михаил Дмитриевич, – (мой отец), – чем бы дом в Ельце собирать, а он обратился в помещика и… разгуляй-гуляй – все в трещинку убежало.

      – А вот в Белеве даже ни один ручей не пропадает даром: всё держат и охраняют леса, и сами люди держатся старой крепкой веры и молятся двумя перстами. И ведут себя люди по-другому, хотели было разделиться, да Иван Астахов не дал. Он забрал в долг у своих сколько-то денег, уехал в Сибирь и через какое-то, даже не очень и долгое время обратился в сибирского знатного пароходчика.

      Как уж он сам в душе, был ли счастлив Астахов, но для родных счастье было в его сибирской стороне, и всем родным он помогал.

      Сейчас вот только и догадываюсь: потому, может быть, он и помогал, что своей семьи не было и жил он во дворце своем на реке Туре совершенно один.

      Теперь выпало из моей памяти, почему же появился Астахов как раз к тому времени, когда в доме переживалось несчастье.

      Очень может быть, что мать написала ему о беде и «счастливый человек», соединив ряд дел, присоединил и это: сделать из мальчика своего капитана.

      Так скоро все было решено, и Алпатов поехал с дядей в Сибирь.

      Правда же, другой раз лучше и много легче идти с поклажей за спиной набитой тропинкой, чем сидеть на бархатном диване скорого поезда против тяжелого человека и не осмеливаться раньше