Когда её совсем не ждёшь. Наталья Викторовна Литвякова

Ты лучше про Жульку рассказывай, не уклоняйся.

      – Ну, выросла наша Жулька в даму с характером. Да ещё шкодливую. Где какая проказа в деревне: гусей в речку загнали, Томке, подружке моей, подол оборвали, где Иваныча, пастуха облаяли, так знали все, что это Жулька наша порядки наводит на своё усмотрение. Но справедливая собака была, чего не отнять, того не отнять. Пьяных не любила, жуть. Во двор ни одного батькиного дружка выпившего не пускала. Мамка, бывало, с издали не разберёт, чего у калитки мужик, здоровый же бугай, топчется, не заходит – а ведь это он Жульку боялся. Боялся, что раскусит его, – бабушка хихикнула, и Лёньчик с ней.

      – Наша Пальма тоже такая. Пьяных терпеть не может!

      – Молодец ваша Пальма! И жадных наша Жулька не любила. Как она их определяла, бог её знает, да только в самую точку, Лёня.  Вот однажды шла мимо двора соседка, тётка Клава. Прижимистая навсю голову, чего греха таить, да склочная, не приведи господь. А в авоське у ней кила три сосисок, да колбаса, да сыр. Ей, вишь ли, дети с города передали. Ну передали да и передали, эка невидаль, неси домой. Так нет, зашла к нам. Похвалиться. Похвасталась, да и собралась восвояси. Идёт, да не торопится, чтоб мы, значит, успели как следует на её добро полюбоваться да слюни попускать. Я смотрю, а за ней Жулька крадётся.

      Лёнька аж привстал:

      – Чтобы укусить?

      – Та не. Я ж говорю, не злая она была. А справедливая. Ложись, Лёня. За сосиску Жулька ухватилась и держит. Клавдия идёт, а те одна за одной из авоськи-то да и выскакивают, как горох из стручка.

      – Ой, ба, не могу! – закатился от смеха Лёнька, представил картину. – Как будто Жулька вашу соседку на поводке выгуливает! Сосиськовом!

      Тут и Анна Фёдоровна расхохоталась, уточнила:

      – На каком, Лёнечка?

      – На сосиськовом… ой, нет, сосисочном, ба! – заливался внук. – А дальше, что? Она их съела?

      – Подчистую, Лёнь. Уволокла в огород и ни с кем не поделилась. Помчалась стремглав, только сосиски сверкали. А соседка потом всей деревне жаловалась, что у неё кто-то продукты покрал и не признаётся. Папка, конечно, за Жулькой гонялся, чтоб добычу отнять, да куда там ему до этой шкоды! Галоши потерял, за бурьян зацепился, упал, кулаком грозил, всё без толку: Жульки и след простыл.

      – Вот хитрюга, ба! И хвастунишку проучила, и еды раздобыла себе. А она вернулась потом?

      – Куда ж ей деваться. Вернулась, что моська, что пузцо – сытые и довольные.

      – Ба, а Жулька…

      – Всё, Лёнечка, всё, концерт окончен. Спать. Я одну историю обещала рассказать.

      – Ну, бааа…

      – Всё-всё.

      – А завтра ещё про Жульку расскажешь? – Лёнька снова крутился на кровати, словно гнездо хотел свить из одеяла и подушек. – А я тебе – про Пальму!

      – Хорошо. А сейчас – спи.

      – Бабушка, я тебя люблю! Ты лучше всех!

      – Ой, вот подлиза, Лёня. И я тебя люблю, – Анна Фёдоровна чмокнула внука в лоб и вышла из комнаты улыбаясь: «Вот скажет же дитё, лучше всех…».

      И ты, Брут!

      Я стоял на сцене. Ноги подкашивались. Руки дрожали.