По эту сторону рая. Фрэнсис Скотт Фицджеральд

это сразу видно, ну а Лангедюк – он, видно, играет в неотесанного. Я таким не доверяю. Любой алмаз кажется большим, пока не отшлифован.

      – Тебе виднее, – сказал Керри, усаживаясь на место, – ведь ты у нас литературный гений.

      – Я все думаю… – Эмори запнулся. – А может быть, правда? Иногда мне так кажется. Звучит это, конечно, безобразной похвальбой, я бы никому и не сказал, кроме тебя.

      – А ты не стесняйся, валяй отрасти волосы и печатай стихи в «Литературном», как Д’Инвильерс.

      Эмори лениво протянул руку к стопке журналов на столе.

      – Ты в последнем номере его читал?

      – Никогда не пропускаю. Это, знаешь ли, пальчики оближешь.

      Эмори раскрыл журнал и спросил удивленно:

      – Он разве на первом курсе?

      – Ага.

      – Нет, ты только послушай. О Господи! Говорит служанка:

      Как черный бархат стелется над днем!

      В серебряной тюрьме белея, свечи

      Качают языки огня, как тени.

      О Пия, о Помпия, прочь уйдем…

      – Как это, черт возьми, понимать?

      – Это сцена в буфетной.

      Напряжена, как в миг полета птица,

      Лежит на белых простынях она;

      Как у святой, к груди прижаты руки…

      Явись, явись, прекрасная Куницца!

      – Черт, Керри, что это все значит? Я, честное слово, не понимаю, а я ведь тоже причастен к литературе.

      – Да, закручено крепко, – сказал Керри. – Когда такое читаешь, надо думать о катафалках и о скисшем молоке. Но у него есть и почище.

      Эмори швырнул журнал на стол.

      – Просто не знаю, как быть, – вздохнул он. – Я, конечно, и сам с причудами, но в других этого терпеть не могу. Вот и терзаюсь: то ли мне развивать свой ум и стать великим драматургом, то ли плюнуть на словари и справочники и стать принстонским прилизой.

      – А зачем решать? – сказал Керри. – Бери пример с меня, плыви по течению. Я-то приобрету известность как брат Бэрна.

      – Не могу я плыть по течению. Я хочу, чтобы мне было интересно. Хочу пользоваться влиянием, хотя бы ради других, стать или главным редактором «Принстонской», или президентом «Треугольника». Я хочу, чтобы мной восхищались, Керри.

      – Слишком много ты думаешь о себе.

      Это Эмори не понравилось.

      – Неправда, я и о тебе думаю. Мы должны больше общаться, именно теперь, когда быть снобом занятно. Мне бы, например, хотелось привести на июньский бал девушку, но только если я смогу держать себя непринужденно, познакомить ее с нашими главными сердцеедами и с футбольным капитаном, и все такое прочее.

      – Эмори, – сказал Керри, теряя терпение, – ты ходишь по кругу. Если хочешь выдвинуться – займись чем-нибудь, а не можешь – так не ершись. – Он зевнул. – Выйдем-ка на воздух, а то всю комнату прокурили. Пошли смотреть футбольную тренировку.

      Постепенно Эмори склонился к этой позиции, решил, что карьера его начнется с будущей осени, а пока можно, заодно с Керри, кое-чем поразвлечься и в стенах «Униви 12».

      Они