Вечный зов. Анатолий Иванов

порой бессилен что-либо сделать.

      Шумела река, на западе мутнели последние клочки облаков, будто их, как комья снега, съедала, разливаясь по всему небу, черная вода. Ночь обещала быть глухой, непроницаемой – и почему-то казалось – бесконечно долгой.

      – Да-а, – вздохнул Назаров, полез за кисетом. – Живешь подольше – узнаешь побольше. Это так… Брательник это его засадил, Федька. А вот – почто? Зачем? Ты-то как думаешь?

      – Что же я, Панкрат? Не знаю, – признался Кружилин. И, уже думая не столько о Федоре Савельеве, сколько об Алейникове, прибавил: – Громотуха вот летом шумит, а зимой молчит. Это понятно. А что с людьми происходит, трудно порой разобраться. Видно, хорошо ты сказал: чтобы узнать побольше, надо пожить подольше.

      Они вместе встали, дошли до Панкратова ходка.

      – Ну, прощай, Панкрат… Пойду запрягать своего Карьку.

      – Про Агату я хотел еще сказать… Бригадиром ее, думка есть, поставить.

      – Бригадиром? Мужчин, что ли, нет в колхозе?

      – Куда они делись? Да иная баба дюжины мужиков стоит.

      Назаров ждал, что ответит Кружилин.

      – Не надо ставить, – негромко уронил тот в темноту.

      Председатель вздохнул:

      – А ежели на молочную ферму ее?

      – Не надо и на ферму. Ничего не надо, Панкрат, пока. Пусть так…

      – Ну да… Видать, твоя правда, так оно пока лучше будет.

      После происшествия в Новосибирске, после разговора с секретарем крайкома Кружилин все же не оставил намерения заслушать и обсудить на бюро работу райНКВД. Но в первые дни после всех этих передряг никак не мог собраться с мыслями. Поездки по району немного успокоили его. Вернувшись в Шантару, он дал работникам райкома указание готовить материалы на бюро.

      На другой же день утром позвонил Алейников.

      – Слушай, тут твои работники пришли. Требуют какие-то материалы.

      – Это не мои работники, а сотрудники райкома партии.

      – Так вот… – Алейников секунду-другую помедлил. – Никаких материалов я им не дам.

      – В таком случае что же, будем разбирать на бюро райкома персональное дело коммуниста Алейникова.

      Трубка опять помолчала несколько секунд. Поликарп Матвеевич слышал только, как редко и тяжело дышал на другом конце провода Алейников.

      – А я, Поликарп Матвеевич, очень боюсь… – послышался наконец ровный, негромкий, какой-то страшный своей медлительностью и отчетливостью голос Алейникова. – Я очень боюсь, как бы не пришлось нам разбирать на бюро персональное дело другого коммуниста… коммуниста Кружилина. А этого мне очень бы не хотелось… – И Алейников положил трубку.

      Поликарп Матвеевич в ярости заходил по кабинету. Чуть успокоившись, он снова позвонил Алейникову. Но бесстрастный женский голос ответил, что Яков Николаевич уехал по делам в район и вернется не скоро.

      – А когда именно?

      – Не знаю…

      Кружилин принялся звонить в крайком. Но Ивана Михайловича не оказалось на месте. Не было его и на второй и на третий день. А на четвертый секретарь