Вечный зов. Анатолий Иванов

записываетесь?

      – Мне сорок шесть, сорок седьмой пошел. Так вот, сынок… Ты еще и под стол-то пешком не мог ходить, а я уже в Австрии воевал. Меня газами чуть не задушили, потом, вплоть до двадцатого, я партизанил… Я в партии большевиков с тысяча девятьсот седьмого года.

      – Я, я, я… удивительно вы скромный человек.

      И тут Поликарп Матвеевич не выдержал. Побледнев, он трахнул кулаком по столу.

      – Мальчишка! Да я вот этими руками, насколько хватало сил, дрался за советскую власть. Поэтому позволь уж мне не скромничать. А ты хочешь мне своими гнилыми нитками пришить антисоветчину? Во враги этой власти записать? Не выйдет!

      – Почему же? – Тищенко пожал плечами. – Если надо, может и получиться.

      Сказал и поглядел на Кружилина: какой эффект произведет это словечко «надо»? Но, к его удивлению, Кружилин не спеша повернулся, пошел к дивану, покачивая плечами, сел, спокойно закурил.

      – Это что же, таким вот способом вы и другим дела шьете?

      – А вам не кажется, что это клевета на сталинских чекистов? За такую клевету можно о-очень долго рассчитываться.

      – А знаете что? – промолвил Кружилин. – Подите-ка вы к черту.

      – То есть как? – опешил Тищенко, привстал. И только потом, задыхаясь, прокричал: – Как вы… смеете?! Встать!

      – А так и смею. Я больше не желаю с тобой разговаривать. – И отвернулся к стене.

      Оперуполномоченный нервно сгреб со стола бумаги и, вжикая новыми сапогами, вылетел из кабинета.

      Остаток дня Поликарпа Матвеевича никто не беспокоил. Хорошо хоть, что в углу, на тумбочке, стоял графин с водой.

      Никто не беспокоил его и на третий день, до обеда. А часа в два дверь распахнулась, вошел, почти вбежал, Яков Алейников.

      – Поликарп Матвеевич! Ну, дельцы они тоже! Случайно узнаю в управлении, что они тут тебя… «Вы что, говорю, с ума сошли?! Как вы могли даже подумать что о Кружилине? А мы, говорю, секретаря райкома потеряли…» Поехали, я тоже домой.

      – Неумно, Алейников, – тихо и раздельно проговорил Кружилин.

      Яков умолк на полуслове, вскинул и опустил брови. По его туго обтянутым скулам прокатились и исчезли желваки, натянув кожу, кажется, еще сильнее, до предела.

      – Поликарп Матвеевич, – произнес он глуховато, глядя немигающими глазами в глаза Кружилина, – мы преданных партии и советской власти людей не трогаем. Мы их, наоборот, оберегаем. Инцидент с вами объясняется просто, – перешел он вдруг на официальное «вы». – Как-то здесь, в управлении, я шутя рассказал, как вы меня критиковали за мой метод работы… что, мол, я не царской охранкой командую… Они, понимаешь, запомнили эти слова.

      – Не ври, Алейников! Я тебе не мальчишка!

      – Поликарп Матвеевич!

      – Что – Поликарп Матвеевич?! Ты творишь в районе беззаконие!

      – Например? – сощурил глаза Алейников. На щеках у него проступили и начали расползаться белые пятна.

      – Например, тот же Иван Савельев. Он не виновен. Например, колхозник из Михайловки Аркадий Молчанов. За что вы его-то посадили вслед за Савельевым?

      Кружилин