Вечный зов. Анатолий Иванов

время в избе Инютиных стояла тишина. Потом Анфиса загремела заслонкой, стала собирать на стол.

      Ужинали тоже молча.

      – Колька где? – спросил у Веры отец.

      – Там еще, на станции, шарится. И Димка ихний, и Семен. Может, говорят, притаился все же где. Там ведь заводских грузов горы навалены.

      Еще через некоторое время Кирьян опять спросил у дочери:

      – Так ты что, окончательно, что ли, за Алейникова этого замуж решилась?

      Вера пролила на стол суп из ложки, но больше ничем не выдала своего состояния.

      – Там видно будет, – глядя в тарелку, ответила она.

      Анфиса поглядела на дочь, но ничего не сказала.

      – А Семка Савельев? Побоку, что ли?

      – Ты чудной, право… Я сказала – там видно будет.

      – Значит, ничего не решено у вас с Яковом?

      – А что может быть решено? Он в райком только заходит да молчком глядит на меня.

      – Врешь. Мать говорила, провожает он тебя часто с работы.

      – Где часто? Раза два всего и было. Идет – молчит, доведет до крылечка – молчит. На прощанье промямлит: «До свиданья» – и скорей прочь.

      – Ну а Семка знает?

      – Колька ему изложил все.

      – И что он?

      – А ничего. Молчит. А с глазу на глаз с ним давно не виделись. Он все с утра до ночи грузы на завод со станции возит…

      – Так… – Кирьян положил ложку, отодвинул тарелку. – Не знаю я, Верка, что с тебя получилось. То ли стерва первостатейная выросла, то ли еще чего похлеще.

      – Сколько уж раз я от тебя это слышала, – усмехнулась Вера. – Надоело. Ничего пока с меня не выросло.

      И, выйдя из-за стола, накинула пальтишко, ушла куда-то.

      После ужина Анфиса молча принялась убирать со стола. Кирьян курил у дверей на голбчике. После встал, надел сапоги, верхнюю рубашку, пиджак, старую тужурку. Он собирался будто на работу. Только штаны на нем были выходные, нерабочие.

      – Подай сидор, – сказал он Анфисе.

      Она вытащила из-под кровати небольшой вещевой мешок. Но не подала его, уронила на пол, а сама упала на грудь мужу.

      – Кирьян! Одумайся! Все хорошо у нас будет. По-другому…

      – Не верю, – глухо сказал он.

      – Будет, будет… Кирьян! – Запрокинув мокрое лицо, Анфиса умоляюще глядела ему в лицо.

      – Да и не в этом дело… Не могу я просто больше вообще… Не хватает мне чего-то в самом себе. А чего – не знаю. Вот и поищу. А ты живи как хочешь. Дети большие, я говорил… После войны, останусь живой, приеду сюда поглядеть. На тебя и вообще… Ну, тогда все видно будет… А тебе все прощаю.

      – Ты подумай, что делаешь-то? На войну убёгом, как мальчишка какой, как Андрейка?! Ну, тот малый, несмышленыш. А ведь нас-то засмеют! И тебя засмеют. Слыхано ли, чтобы пожилой мужик на войну убегал? – торопливо и сбивчиво говорила Анфиса.

      – Ничего, пущай смеются.

      – Да ведь счас, слыхала я, так просто не проедешь по желдороге-то? Тебя ведь с первой станции воротят…

      – Поглядим еще… Я не тут, не у нас, садиться буду. Дойду до полустанка, а там прицеплюсь на товарняк… Али еще