Вечный зов. Анатолий Иванов

погоняем. Я на работу пойду, а ты подождешь его.

      Юрий только что умылся, расхаживал по комнатушке в трусах и майке, вытирая на ходу лицо и мокрые плечи.

      Елизавета Никандровна, разливая чай, расспрашивала о жене, о детях. Юрий часто перебивал мать, расписывал подробно, как он жил в Харькове, потом – как он в первый день войны приехал во Львов.

      – А сейчас вкалываем на заводе под открытым небом. Нечаев, главный инженер, говорит: «Ничего, ребятки, потерпите, до зимы построим цехи». Но вряд ли построят. Сейчас ничего, а как холода начнутся, не представляю, как мы будем. Мы, токари, знаем, что такое холодный металл. Руки прилипают.

      В общем, жена Антона Ивану понравилась, а сын – не очень. От беспорядочной трескотни Юрия, оттого, что он бесцеремонно как-то сразу начал называть его на «ты», остался неприятный осадок.

      Выпив несколько чашек, Юрий сорвался с места.

      – Ну, будь здоров, дядя… Пошел вкалывать.

      И непонятно как-то прозвучало это «дядя» – то ли по-родственному, то ли с оттенком иронии.

      Зазвонил телефон. Елизавета Никандровна взяла трубку, долго слушала кого-то, а потом проговорила:

      – Хорошо, Антон, ты не волнуйся, поезжай. Только вот… брат твой, Иван, к тебе пришел…

      Волнуясь, Иван взял трубку. Но разговор вышел путаный, непонятный. Голос в трубке был чужой, незнакомый. Не то в трубке, не то в ушах у Ивана шумело, и он понял только, что Антон срочно, прямо со станции, уезжает в Новосибирск, а вернется через неделю.

      – Ничего, ничего, я еще раз отпрошусь у нашего председателя… – прокричал в трубку Иван.

      – И с женой, с женой приезжай, пожалуйста, – услышал он сквозь шум и треск.

      – Ладно, ладно…

      Но вторично съездить в Шантару удалось не скоро. Этим же вечером к загону подошел председатель, подождал, пока Иван водворил туда последнюю корову, и спросил:

      – Надышался степным воздухом? Завтрева Володька твой пасти будет.

      – А школа как же?

      – День – Володька, день – другой парнишка, день – третий…

      Иван присел на колодину возле забора, ожидая дальнейших слов председателя.

      – Всех, кого можно, кинул я на обмолот и хлебосдачу. Хлебушка-то нынче много посдавать придется подчистую… Ни в жисть бы я больше плана не стал сдавать, кабы Кружилин не попросил район выручить… Да не война кабы… Так что на картошке зиму жить будем, не упустить бы ее. Сейчас пока вёдро, а задождит – намучаемся смертельно с ней. В общем – за картошку ты в ответе. Даю тебе в бригаду с десяток женщин. Ну и те же ребятишки подмогнут. Я договорюсь со школой, чтобы мальцов по двадцать давали по очереди в день. Учиться им тоже ведь надо, – вздохнув, добавил председатель.

      Картошки было много, копали ее почти до середины октября, ведрами и корзинами ссыпали в бурты, прикрывали соломой, ветками, брезентом. Свозить в картофелехранилище было не на чем – все лошади заняты на обмолоте и хлебосдаче.

      – Поморозим, гляди, – говорил то и дело Иван председателю, когда тот заворачивал на картофельное поле.

      Назаров оглядывал бурты, перемазанных грязью женщин