Вечный зов. Анатолий Иванов

Кирьян метрах в пяти-десяти за ним. И все молчком, молчком.

      Недели через полторы, когда целый день, будто с трудом процеживаясь сквозь набухшие лоскутья облаков, сеял мелкий противный дождь, Кирьян Инютин сказал, глядя в тусклое окошко вагончика на унылые, взявшиеся хлюпью поля:

      – Ежели и перестанет к вечеру, до послезавтра не выдерет мокрядь. Может, пока в Шантару съездим?

      – Об жене, что ли, затосковал? – В хрипучем голосе Савельева была издевка.

      Никогда не вставлявший Федору сло́ва поперек, Инютин тут, чувствуя, как плеснулась в голову кровь, проговорил:

      – Так и ты, может… тоже.

      Скрипнули нары, Федор сел. Не оборачиваясь от окошка, Кирьян чувствовал на себе ошпаривающий взгляд Савельева. Руки у него загудели. Понимая, что еще какое-то одно насмешливое или двусмысленное слово Федора – и он, Кирьян, не выдержит, ринется на бывшего своего друга, вцепится намертво в его заросшую черной щетиной грязную шею, Инютин изо всей силы держался за косячок, вдавив ногти в сырое, холодное дерево. И чтобы осадить Федора, не дать ему сказать этого слова, проговорил:

      – С брательником повидался бы.

      – Никуда она не убежит теперь, эта свиданка.

      И опять скрипнули нары. Инютин понял – Федор лег.

      …Ивану Савельеву о приезде старшего брата в Шантару сообщил не кто-нибудь, а Яков Алейников. Яков ехал куда-то на дрожках – точь-в-точь на таких, какие в тот далекий памятный день увезли Ивана с сенокоса, может быть даже на тех же самых. Иван стоял на пологом увале, по которому разбрелись коровы.

      – Ну, подойди, – сказал Алейников, останавливаясь.

      Иван был в дождевике, в сапогах. Приминая ими высохшую траву, он спустился с увальчика. Перекинутый через плечо длинный кнут волочился сзади, как змея, шипел по траве.

      Разговор у них был не очень долгий, говорили короткими, отрывистыми фразами. Если бы кто подслушал посторонний, мало бы что понял из их разговора.

      – Здравствуй, – сказал Алейников.

      – Здравствуй, – ответил Иван.

      – Узнал, стало быть?

      – Я не забывал. Во сне часто снишься.

      – Обижаешься, понятно, на меня, – сказал Алейников таким тоном, будто речь и в самом деле шла о пустяке, о какой-то незначительной обиде. И далее вздохнул сожалеюще.

      Иван помедлил, оглядел табун:

      – Да нет…

      Алейников вскинул на Ивана из-под лохматых бровей острый взгляд и тотчас прикрыл глаза тонкими веками. Потом стал глядеть в сторону.

      – Ну ладно… Пастушишь, значит?

      – Одному просто охота побыть. С самим собой.

      – Понятно.

      Алейников хотел тронуть коня, но Иван спросил:

      – А ты не боишься, что возьму вот да зажилю пару коров? Вон сколько их…

      – Нет, – сказал сухо Алейников.

      – И за то спасибо. Ну а… Аркашка Молчанов где?

      Алейников будто недоуменно пожал плечами:

      – Где? Сидит…

      – А за что?

      Алейников долго смотрел на осеннее