Камни и черепа. Евгений Леонидович Саржин

велено, он повернул чашу и сделал глоток.

      Такого ему еще пробовать не доводилось. Это была и не вода, и не еда – жидкая кашица с пряным и горьким вкусом, он которой щипало язык и сводило щеки. Но его пустой живот требовал этого едва ли не настойчивее, чем стоявший за ним некто, и Тесугу все опрокидывал и опрокидывал чашу, давясь и захлебываясь содержимым, пока она не опустела. Он отнял её от губ, все еще пытаясь осознать тот вкус, который сейчас стоял во рту, и рука вырвала чашу из его рук.

      – Он готов, Белегин! – сказал кто-то сзади, и голос сверху ответил:

      – Давай!

      В следующее мгновение боль взорвалась над ухом у Тесугу, и тьма хлынула в его череп.

      Часть вторая

      Глава первая

      Меня зовут Халг, и я – та, что должна быть отдана. Не понимаю, никогда не могла понять, почему это так. Я смотрю на себя, на свое тело – например, когда стою возле ручья или раздеваюсь для обряда очищения. Оно ничем не отличается от тел других девушек клана, и кожа моя так же светла и упруга, как у них, и грудь так же высока, и волосы так же густы, на голове и внизу. И, когда пришли дни, принадлежащие Малкас, заступнице женщин, из меня так же, как из них, начала литься кровь. Что во мне есть такого, чего нет у них? Что у них есть, чего нет у меня?

      Мать умерла, давая мне жизнь, но это ведь не редкость для людей. Мне говорили, когда еще она носила меня внутри, на её теле появился багровый знак. И увидевший его старший сказал – «её дитя будет отдано людям камня, чтобы успокоить Кулсаскау». Я узнала об этом очень рано. Другие девочки рода перестали играть со мной, когда немного подросли, и я одна бродила между жилищами. Но однажды ко мне пришли искичен – те, кто говорят с мертвыми, и сказали, что ночью я должна пойти с ними. Они привели меня в пещеру, и зажгли огонь, и велели осмотреться. Пещера была заполнена черепами – ушедшие смотрели на меня пустыми глазами, и мне показалось, что в моей голове зазвучали их голоса.

      И тогда старший из искичен сказал: «я буду учить тебя тому, что ты должна знать».

      Женщинам рода не говорят о таком – их учат женской мудрости Малкас, но я не одна из них. И потому искичен приводили меня в пещеру всякий раз, когда белый свет горел на небе ровным кругом, и говорили со мной о том же, о чем говорят с мужчинами. Так я узнала о днях ярости и каменной воде.

      Какое-то время он знал только одно – у него болит голова. Это знание словно само появилось где-то внутри, и, разжав губы, он застонал в темноту, не слыша своего голоса. А может, он просто думал, что стонет. А может, у него и вовсе не было губ.

      Но потом внутри появилось что-то еще, тянущее, муторное чувство, и он почувствовал горькую волну, поднимающуюся вверх – а следом чье-то касание, нажатие на плечо, движение, от которого все плыло в голове. И пенная, кислая горечь хлынула сквозь рот.

      Трудно о чем-то думать, когда выворачивает твой желудок, но еще труднее не понимать при этом, что происходит. И на него вдруг навалилось знание об окружающем мире. Он полулежит на чем-то твердом, чьи-то руки наклоняют его голову