Господа офицеры. Борис Васильев

навеки останешься старой девой, Варвара.

      Варя глянула на сестру с кротким ужасом, будто ждала приговора, знала, что он справедлив, но все же надеялась на помилование. И сразу же опустила глаза, раскрыв заложенную счетами книгу.

      – Я знаю.

      Она знала, что обречена, но знала про себя. Сегодня сестра сказала об этом, сказала в своей обычной полудетской манере, не вдаваясь в причины, а сообщая результат. Варе очень хотелось заплакать, но она пересилила себя и сказала почти безразлично:

      – Володя хочет уехать в Смоленск. Говорит, скучно у нас.

      – Прости меня, Варя. – Маша подошла, крепко обняла сестру. – Я сделала тебе больно. Я знаю, что больно, я такая дурная. Наверно, мне надо влюбиться.

      – Уж не в Аверьяна ли Леонидовича? – улыбнулась Варя. – Что ж, он всем хорош, только не для тебя.

      – Не для меня?

      – Не для тебя, – строго повторила Варя, уловив подозрительные нотки. – Он слишком прозаичен для романа и слишком легкомыслен для семейной жизни. Муж без положения, образования, состояния, наконец…

      – Варя, о чем ты говоришь? – удивленно спросила Маша, отстраняясь.

      – Я знаю, что говорю, – с непонятной резкостью сказала Варя. – Забродила хмельная олексинская кровь, барышня? Обливайтесь холодной водой, делайте немецкую спортивную гимнастику и прекратите чтение любовных романов, пока… пока кнопки не полетели.

      – Какие кнопки? Какие романы? Что с тобой, Варвара?

      – Поедешь в Смоленск. Немедленно, с Владимиром.

      – Ты… ты сама в него влюблена! – крикнула вдруг Маша. – Сама, сама, я вижу, я все вижу!

      – В Смоленск! – Варвара туго прижала ладони к запылавшим щекам. – Я… я не услежу за тобой, чувствую, что не услежу.

      – Ты… ты гадкая, – сквозь слезы выдавила Маша. – Гадкая старая дева! – И, уже не сдерживаясь, с громким, детски обиженным плачем выбежала из комнаты.

      Она проплакала всю ночь и утром не вышла к завтраку. Варя сказала, что у Маши болит голова, и все расспросы прекратились.

      После завтрака, как всегда, пришел Беневоленский. Играл с Федором в шахматы, но был рассеян и проигрывал.

      После третьей партии поймал Варю на веранде: она шла в сад.

      – В вашем доме сегодня что-то очень тихо.

      – Это к отъезду. Лето кончилось, Аверьян Леонидович, наступает пора забот.

      – Да, скоро осень, – эхом откликнулся он. Разговаривали на ходу. Варя не оглядывалась, Беневоленский шел сзади.

      – Федор тоже уезжает?

      – Все уезжают, даже дети. Остаюсь только я. – Она неожиданно обернулась. – А вы? Остаетесь или тоже в отъезд?

      – В отъезд, – сказал он. – Вы правы: наступает пора забот.

      – В Москву или в Петербург?

      – Еще не решил. Когда же прощальный вечер?

      – Завтра, Аверьян Леонидович. Жду вас к чаю.

      Беневоленский поклонился и пошел к воротам. Варя смотрела ему вслед, а когда он скрылся, поспешно вернулась