Противостояние. Романы. Юлиан Семенов

когда надо принять только одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени, оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У п-поэтов так же.

      – У поэтов иначе.

      – Не может быть.

      – Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.

      – Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.

      – Нет. Сердце – оно и на заводе и дома одинаковое.

      – Разное, – возразил Садчиков. – Завод – он т‐только называется так холодно, а ведь это люди. Завод – это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы – великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь – какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.

      – Сами говорили, что мои стихи нравятся…

      – Говорил.

      – Значит, обманывали?

      – Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?

      Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.

      Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:

      – Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.

      – Извинились перед ним?

      – Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.

      – Еще чего! – рассердился Садчиков. – Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?

      – Да.

      – Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? – спросил Садчиков Леньку.

      – Люблю.

      – Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.

      – А я – икарийские игры.

      – Губу покажи, – попросил Садчиков.

      Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.

      – Ну, из-звини, – сказал Садчиков. – Губа у тебя не дура.

Встретились

      Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:

      – Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…

      Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.

      – Водку пьете, чертенята? – спрашивал он. – С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я – как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет,