Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева. Артуро Перес-Реверте

я рассказал вам почти все, что знаю. Есть еще вопросы, господа?

      Больше вопросов не было. Даже новичок Фредерик понимал, что разъяснения майора были пустой формальностью. Как и весь этот совет; решения принимали совсем другие инстанции, и сам полковник Летак едва ли был посвящен в планы генерала Дарнана. От эскадрона требовалось храбро сражаться и честно выполнять приказы.

      Берре свернул карты, давая понять, что совет окончен.

      – Благодарю вас, господа. Это все. Полк выступает через полчаса; если мы не будем терять времени, рассвет застанет нас на марше.

      – Строимся по четыре, – нарушил молчание Домбровский. – И помните: опаснее партизан только испанские уланы. Они настоящие дикари. И наездники отменные.

      – Неужто лучше нас? – усмехнулся подпоручик Жерар.

      Домбровский ответил Жерару взглядом, холодным, как снега его родной Польши.

      – Ничуть не хуже нас, – ответил он невозмутимо. – Я был при Байлене.

      Вот уже две недели слово «Байлен» означало для французов катастрофу. Три императорские дивизии отступили под натиском двадцати семи тысяч испанцев, потеряв две тысячи убитыми и девятнадцать тысяч ранеными, утратив полсотни пушек, четыре швейцарских штандарта и столько же французских знамен… В палатке воцарилось гробовое молчание, а майор Берре укоризненно посмотрел на Домбровского. Чтобы сгладить неловкость, ординарец майора поспешно убрал карты и поставил на стол бутылку коньяка. Берре поднял свой бокал.

      – За Императора! – провозгласил он.

      – За Императора! – откликнулись все, как один, и дружно звякнули шпорами, разом проглотив коньяк.

      Фредерик почувствовал, как огненная жидкость наполняет его желудок, и крепко сжал зубы, чтобы никто не заметил на его лице гримасы отвращения. Офицеры покидали палатку. Лагерь наполнялся скрежетом железа и скрипом седел, криками и топотом ног. Небо было темным, без единой звездочки. Фредерик отчаянно мерз и ругал себя за то, что решил снять жилет. Однако, припомнив, в какой жаркой стране находится, молодой человек понял, что был прав: к полудню солнце вовсе утратит жалость, и лишняя одежда станет непосильным грузом.

      Рядом шагал де Бурмон, погруженный в собственные мысли. Фредерик ощутил в желудке мерзкое жжение.

      – Коньяк Берре явно не пошел мне на пользу, – пробормотал он.

      – А мне и подавно, – согласился де Бурмон. – Надеюсь, Франшо догадался сварить нам кофе.

      К счастью, ординарец не обманул его ожиданий. В палатке друзей ожидали ароматный кофейник и галеты. Позавтракав, молодые люди в последний раз проверили снаряжение и отправились седлать коней.

      Построение эскадрона происходило при свете воткнутых в землю факелов. Сто восемь человек поправляли сбрую на своих лошадях, подтягивали подпругу, проверяли карабины, прежде чем приторочить их к седлам. Фредерику карабина не полагалось. Считалось, что гусарский офицер должен совершать чудеса храбрости при помощи